– Есть, капитан!
– Мне это нравится. «Мисс Гарден и ее моряк». Звучит романтично.
– А мне это кажется началом стишка.
К началу аукциона они опоздали, но это не имело никакого значения. Было так жарко, что аукцион проводили на улице, а вещи, предназначенные для продажи, расставили прямо на траве. У Джона и Гарден было достаточно времени рассмотреть то, что их интересовало. И побывать у лотка, с которого дамы из общины методистской церкви продавали лимонад и пирожки.
Безжалостно палящее солнце прогнало многих. Гарден и Джон достали из машины зонты и еще лимонаду. Малочисленность покупателей означала выгодные приобретения. К половине четвертого никого, кроме них, не осталось. Аукционист снял соломенную шляпу и вытер вспотевшие лицо и шею:
– Извините, сударыня, боюсь, придется заканчивать. Гарден подала ему специально прибереженный стакан лимонада:
– Ни в коем случае, мистер Биггерс. Нас здесь еще двое, и для проведения аукциона этого достаточно.
– Вы оставите меня без работы, мэм.
– Как бы не так! Я сама видела, вы умеете продать кошку как льва. Держитесь же молодцом, потому что на этот раз вы попались.
Биггерс хлебнул лимонаду и засмеялся:
– Ну ладно. Только постарайтесь сделать это как можно безболезненнее для меня, договорились?
Он поднял треснутую полоскательницу в цветочках и, подмигнув Гарден, принялся расхваливать товар.
– Кто будет первым добиваться права приобрести это великолепное фарфоровое произведение искусства? Кажется, кто-то предложил десять долларов? Пять? Два? Ну же, леди и джентльмены, не оскорбляйте владельца этого музейного экспоната, фамильной драгоценности с одной из самых больших плантаций на реке Сувонни… Что вы хотели бы купить? – спросил Биггерс.
Джон принес на возвышение, где стоял Биггерс, вещи, которые хотела приобрести Гарден, и они начали торг. Биггерс поднял вверх чайник.
– Пять центов, – предложила Гарден.
– Шесть, – сказал Джон.
– Семь, – отозвалась она.
– Продано! – объявил Биггерс.
– Вот это улов! – радостно приговаривала Гарден. Машина была забита добычей. Самое ценное лежало у нее на коленях или стояло рядом. Они с Джоном были грязные, вспотевшие, но чувствовали себя победителями.
– Давай отвезем все прямо в магазин, – предложила Гарден. – Мне так хочется побыстрее выставить самовар на витрине. Как ты думаешь, что могли делать в Саммервиле русские?
Она очень устала, но была возбуждена и полна планов. Хорошо снова окунуться в работу. Как бы то ни было, конец этого волшебного месяца – это еще не конец света.
– Джон, знаешь что? Эта кошмарная жара продержится еще два месяца. Готова спорить, что можно проделывать такую штуку практически каждую неделю.
– У тебя душа старого пирата.
– Нет, вы только послушайте! Кто бы говорил! Разве не ты уговорил старого Биггерса продавать эти ложки все вместе, так что мы смогли купить их почти задаром?
– Здорово получилось, правда? Может, мне сделать татуировку? Череп и кости. У каждого моряка должна быть татуировка.
– Каждый моряк должен мыться в ванне. От нас просто несет.
– Я потру спину тебе, а ты мне.
– Продано! Джентльмену с татуировкой.
– Ну почему стоит мне залезть в ванну, как тут же звонит телефон? – Расплескивая воду, Гарден встала.
– Я возьму трубку. Скажу, что ты перезвонишь. Через несколько минут Джон вернулся в ванную, держа в руке стакан бренди.
– Выпей это. У твоей матери сердечный приступ. Гарден отмахнулась от бренди:
– Не беспокойся, у нее вечно сердечные приступы.
– Боюсь, на сей раз по-настоящему. Тебе нужно немедленно ехать в больницу. Я еду с тобой.
106
После этого все происходило так быстро, что Гарден едва поспевала за событиями.
– Гарден, твоя мать очень напугана, – сказал доктор Хоуп. На его добром лице были видны следы усталости. – Будь терпелива с ней. Видишь ли, когда у нее случалось легкое сердцебиение и головокружение, она искренне верила, что это сердечный приступ, сколько бы я ни объяснял ей, что это не так. Теперь у нее впервые действительно приступ, она почувствовала настоящую боль. У нее был очень легкий приступ стенокардии. Ей повезло. Но она никак не хочет верить, что все будет в порядке, как раньше не верила, что у нее нет ничего серьезного.
Гарден тоже не могла поверить ему. Слова «сердечный приступ» звучали так зловеще.
– С ней действительно будет все в порядке?
– Действительно, если она сама не запугает себя до смерти. В буквальном смысле. Ей нужны отдых и легкая пища. А больше всего ей нужен покой. Я отправляю ее домой. Больница ее пугает. Я порекомендую хороших сиделок, но лучше тебе поухаживать за ней самой, хотя бы несколько дней. Если она увидит сиделку, то решит, что тяжело больна. А это не так, во всяком случае пока.
– Что значит – пока?
– Если она будет все время переживать за себя, это спровоцирует еще один приступ. И возможно, более серьезный. Не ходи к ней сейчас: ты выглядишь слишком расстроенной. Приготовь все, что надо, и возвращайся, когда будешь готова забрать ее домой.
Джон отвез ее в дом матери и помог все приготовить. Несмотря на потолки в шестнадцать футов высотой и прохладу, идущую с набережной, в доме было очень душно.
– Я устрою ее на первом этаже, – сказала Гарден. – На носилках нам не втащить ее по лестнице, да тут и прохладнее и кухня рядом. Легче будет подавать и уносить.
Кроме кухни, на первом этаже находилась гостиная-столовая и четыре спальни. Когда-то в них спали слуги прежних владельцев дома. Гарден убрала в одной из спален, постелила кровать, поставила в вазы розы, которые Джон нарезал в саду, и повесила на окна зеленые с белым занавески, найденные ею в комоде.
– Ну вот, – сказала она, – очень даже мило, и здесь прохладно. Маме, конечно, не понравится, но это лучшее, что я могу придумать.
– Здесь просто отлично. Слушай, у нас на базе есть электрические вентиляторы. Я привезу один.
– Это было бы чудесно. И принеси, пожалуйста, радиоприемник из гостиной. Я тебе помогу.
– Оставь его. У меня есть маленький, я его тоже захвачу.
– Чудесно. Пойду умоюсь, и поедем. Если ты довезешь меня до больницы, я смогу вернуться с мамой на машине «скорой помощи».
На больничной койке Маргарет выглядела маленькой и похожей на ребенка. У нее почти не было морщин, а в светлых волосах незаметно седины. Они были заплетены в косы и лежали на белой простыне, натянутой почти до плеч и закрывавшей ей руки.
