– Гарден, Уэнтворт, – окликнул Мэн, – идите сюда. Мы открываем шампанское.
Уэнтворт встала.
– Сядь на место, – сказала Гарден. – Мы не должны иметь с этим ничего общего.
Мицци и Банни обвились вокруг Мэна и Марка. Скай смеялся, открывая шампанское. Для благовоспитанных молодых леди это была воплощенная картина греха и разврата.
– Мэн позвал меня, Гарден. Может быть, это не из вежливости. Может быть, это мой шанс. – Уэнтворт тряхнула головой и с усилием улыбнулась. – Обожаю шампанское, – крикнула она и подбежала к бару.
«Я сейчас заплачу, – подумала Гарден, – я больше не могу сдерживаться. Я расплачусь, а если они это увидят, я умру от стыда». Она вскочила и опрометью бросилась вон из комнаты, вон из дома.
– Гарден! – Мэн оттолкнул Мицци и помчался по лестнице вслед за кузиной. Он сделал несколько шагов по аллее и остановился, вглядываясь в темноту.
Сзади подошел Скай.
– Не волнуйтесь, Уилсон. Она знает это место, как свои пять пальцев. Она, наверное, в саду или на той смоковнице, про которую столько говорила. Она скоро вернется.
«И чем скорее, тем лучше», – подумал он. Ему надоела его маленькая шутка, надоели эти чарлстонские недотроги и ох как надоела Гарден Трэдд. Это преступление – наделить таким лицом деревянную куклу. А она такая и есть. Чопорная, застывшая деревянная кукла. В ней нет жизни, нет огня. Чем скорее они все отсюда уйдут, тем лучше. И еще ему ничуть не нравилось, что Мицци так заходится от этого Роберта Э. Ли. Не для того он вез ее из Нью-Йорка через всю Америку, чтобы какой-то местный герой ее лапал.
– Пошли, Уилсон, – сказал Скай. – Шампанское выдохнется.
Гарден, не вглядываясь в темноту, бежала по знакомой дороге. Грунт у нее под ступнями был непривычно твердым, и было странно бежать по нему в бальных туфельках. В детстве она бегала здесь каждый день каждое лето, но тогда ее босые ноги топтали мягкую, изрытую колеями землю.
Когда она приблизилась к первому дому поселка, залаяли собаки. Гарден перешла на шаг. Если человек идет спокойно, собаки его не тронут. А потом она поняла, что не знает этих собак и они ее не знают. Она не была здесь четыре года. Она стала чужой. Гарден расплакалась.
Хижины снесли. На их месте построили четыре дома. Гарден стояла перед первым из них, и по щекам у нее текли слезы. Она не знала, ни что это за дома, ни кто в них живет. Может быть, все ее друзья уехали. Мэн предал ее, и Уэнтворт тоже. Если здесь нет ни Хлои, ни Метью, ни Терклиса, ни Джуно, то она осталась совсем одна, никому до нее нет дела, никто ей не поможет.
В одном из домов зажегся свет, открылось окно.
– Эй, кто там на дороге?
– Метью! Метью, это я, Гарден. Метью, как я рада, что ты здесь. Впусти меня. Открой дверь. Реба, Реба, это Гарден. Вы мне так нужны.
– Ну что, милочка, успокоилась?
Гарден кивнула. Она уже выплакалась, уже успела, икая и вздрагивая от рыданий, все рассказать. Реба выслушала ее, обнимая, поглаживая ей шею и плечи, сочувственно качая головой и приговаривая что-то себе под нос. На душе у Гарден стало легче.
Реба постучала по ее запястью своим худым, узловатым пальцем.
– А теперь, дитятко, послушай Ребу. Убегать – это никому никогда не поможет. Люди обливают тебя грязью, а ты стой и смотри на них. И смейся им в лицо. Тогда они перестанут. А ты бежишь, они бегут за тобой и швыряют в тебя еще больше грязи. Ты всегда была у Ребы храбрая девочка. Раньше я ни разу не видела, как ты удираешь. И мне не верится, что ты изменилась. Ты слышишь, что я тебе говорю?
Гарден кивнула.
Реба стянула Гарден с места, поставила на ноги. Расправила на ней платье, удивляясь шелковистости роскошного бархата.
– Слишком хорошенькая, – певуче проговорила она. – Моя взрослая девочка стала слишком красивая.
Потом заохала при виде испачканного землей подола и разбитых бальных туфель.
– Мало я тебе говорила, что вещи надо беречь? – Она расстегнула на Гарден кушак и затянула его на бедрах, прикрыв сверху нависающими складками; платье теперь не доходило Гарден до щиколоток. – Вот, подымем чуть-чуть, и подол у нас будет чистый. – Потом сильными руками обняла Гарден, на мгновение крепко к себе прижала. – Теперь иди, – сказала она, выпустив девушку из объятий, – а на этих ты не обращай никакого внимания. Разве это не твоя плантация? Эти янки, белая шваль, разве они знают, как надо вести себя хозяевам Эшли Барони? А тебе не пристало плакать. Рассердись, слышишь?
Гарден тряхнула головой, сжала зубы. Реба хлопнула в ладоши:
– Вот и все, теперь я узнаю свою девочку.
Поднимаясь по ступенькам главного дома, Гарден услышала музыку. «По утрам – по вечерам – весело там», – пела граммофонная пластинка. В пение врывались голоса Мицци и Банни:
– Давай, давай, Уэнтворт. Ты можешь куда лучше. Танцуй «Черные бедра», а не вальс.
Гарден вошла в библиотеку незамеченной. Марк, обхватив Уэнтворт за талию и прижав к себе, со смехом дергал ее из стороны в сторону. Уэнтворт пыталась двигаться в такт его движениям, у нее ничего не получалось. Она была очень бледна; на лице у нее застыла безнадежная, приклеенная улыбка.
– Прекратите, – громко сказала Гарден. Нет, мучить подругу она им не позволит. – Если вы намерены приезжать сюда и устраивать танцы, научитесь сперва танцевать так, как танцуют у нас в Чарлстоне.
Она широко раскинула руки, ноги ее в бешеном темпе стали выделывать дикарские, первобытные движения – так плясали негры в поселке. «Вот!» – выкрикнула она Ребе, маленькому Маузу, Саре, Кьюфи, мамаше Пэнси. Сердце Гарден забилось в такт музыке, она отдалась ее ритму и снова стала ребенком, раскованным, свободным и счастливым. Она встряхивала головой, мотала ею из стороны в сторону, бросая вызов и мисс Эллис с ее изысканными позами, и всем парикмахерским и косметическим ухищрениям мистера Анджело и своей матери. Ленты, гребни, цветы, шпильки летели на пол, она топтала их, не замечая, ее ноги взлетали вверх-вниз, едва касаясь пола. Освобожденные волосы упали ей на плечи, потекли по спине золотым, с огненными прожилками, потоком, заметались вокруг головы. Гарден превратилась в дикарку, в язычницу, в вихрь движения и не скованной никакими запретами страсти. «Между делом – вместо дела…» Она плясала самозабвенно, кружилась, как дервиш, она превратилась в ритм и сплошное мелькание черных шелковых ног, белых рук и горящих мечущихся волос.
Пластинка кончилась, слышался только скрежет иглы. Гарден опустила руки и застыла, тяжело дыша. Потом обеими руками откинула волосы со лба, ее лицо выделялось бледным пятном на фоне пламенеющей гривы, на щеках горели два красных пятна, глаза вызывающе блестели.
– Боже мой, – выдохнул Мэн.
Скай Харрис подошел к Гарден, наступая, как на мусор, на гребни, ленты и смятые цветы. «Потрясающе», – произнес он. Он прижал Гарден к себе и сильно, до боли поцеловал в плотно стиснутые губы, пытаясь их раздвинуть.
