Но это еще было не самое страшное.
Под фотографией висело сообщение.
«Солнце, извини, но у нас ничего не получится. Я люблю другого и поняла это только сейчас. Прости меня».
***
Я знала, что он поверит. Если бы тон сообщения был каким-нибудь другим – наглым, вызывающим… не моим… – тогда была бы надежда, что подумает, что это подстава.
Но Грачева постаралась. Просмотрела предыдущие сообщения в нашей переписке и нашла все-таки то одно, где я называю его не по имени, а ласково – «солнце». Вот «солнце» и получило отставку в привычным ему обращении.
А про фотографию вообще можно было поплакать. Даже если бы Грачева не обрезала держащие меня за щеки пальцы, она выглядела бы настоящей.
Все было кончено. Знаменский не простит меня – даже выслушать не захочет. Воспримет это как мою очередную придурь, навроде бросание вазами или пощечин, которыми я его успела наградить в избытке. Не зря ему пришло в голову ляпнуть про психотерапевта – там, в кабинете у декана – он ведь и впрямь считает меня достаточно чокнутой, чтоб выкинуть такой вот фортель. А прибегу к нему потом в слезах, попытаюсь убедить, что ничего не было – решит, что я поссорилась со своим новым парнем и бросаюсь обратно в его объятья.
– Можешь валить отсюда! – прижимая к разбитому носу салфетку, прогундела Грачева.
Что ж, надо отдать ей должное – отомстила она красиво. И если я когда-нибудь оправлюсь от этой передряги, вывод, который я сделаю на всю свою жизнь – ни в коем случае нельзя недооценивать врагов. Тем более если они женского пола.
Я кинула безнадежный взгляд на телефон, но он ожидаемо молчал. Представила себе Знаменского – как он молча выходит из лекционного зала и бредет по коридору – ни на кого не обращая внимания, втыкаясь в людей, пугая первокурсников мрачным, неживым взглядом. Уже за одно только это Ритку хотелось убить. И не только фигурально.
– Слушай, а зачем ей куда-то валить? – сзади подкрался очухавшийся Ложкин. – Она ж теперь моя подружака…
Подхватив за подмышки, он дернул меня наверх. Снова зажал обе руки за спиной… и вдруг резко повалил на свободную кровать.
– Хоть потискаю тебя… на правах бойфренда… - снова зашептал он мне в ухо, заставляя передернуться и забиться локтями.
– Ложкин, оставь ее в покое! – всерьез забеспокоилась Грачева. – Только настоящего изнасилования мне здесь и не хватало…
Но ему явно уже снесло крышу от моей близости.
– Ничего… – дышал он, все сильнее пихаясь и вжимая в кровать. – Мы по-быстрому…
– Ложкин!
Ритка встала и нависала над нами, явно не зная, что делать.
– Не боись… Все ж подумают, что она сама мне дала… Вон как целовалась шикарно…
– Пусти! Пусти меня, гад! – я забилась сильнее, активно пытаясь спихнуть его, но все, что у меня получилось – это оказаться с ногами, раздвинутыми его коленями. Господи, как хорошо, что я в джинсах – пронеслось в голове.
И все еще я не могла поверить, что он это всерьез. Вот сейчас заржет своим противным, издевательским смехом, слезет и скажет что-нибудь типа «будет тебе наука, Семёнова, за то, что не в свои дела лезешь».
– Иди-ка, Рита, погуляй, – сказал Ложкин, зажимая мне рот воняющей табаком рукой и пытаясь задрать другой футболку под расстегнутой курткой.
– Эээ… – промямлила Грачева. – Слушай, мы ж вроде получили, чего хотели… Пусть идет. Зачем тебе проблемы?
– Вали отсюда! – гаркнул на нее Ложкин, и Ритку будто с места сдуло – только дверь за ней и хлопнула.
Откуда-то из детства принесло – «а паук-то не шутит, руки-ноги он мухе веревками крутит»… Вот только кровь мне пить Ложкин явно не собирался. А собирался он приспустить мои узкие джинсы, заголить меня в нужной степени и трахнуть. Может, даже в «извращенной форме».
Как могла, с зажатым ртом, я заорала, замотала головой, пытаясь высвободиться настолько, чтобы укусить его за пальцы… но он держал руку так плотно, что вместе с челюстью, казалось, фиксировал всю голову… А через секунду мне уже стало наплевать на то, что делает эта рука, потому что та, что орудовала под моим животом делала вещи гораздо более ужасные.
Оставив попытки добраться до моей груди, Ложкин решил атаковать нижние регионы моего тела, где слоев одежды было поменьше.
– Думаешь, папочка Знаменский придет к тебе на помощь? – приговаривал он, целуя меня в шею и пытаясь нащупать пуговицу на джинсах. – Не придет… Ему теперь посрать на тебя… У мужиков фантазия хорошо работает – он только ту фотку увидел, сразу тебя с моим х*ем во рту представил… А зачем ему чужая соска… Ему чистенькая нужна… своя…
Меньше всего я хотела расплакаться в этой ситуации, но слезы сами по себе полились по щекам.
– Да ладно тебе… ревет она… – пыхтел Ложкин, одолев, наконец, пуговицу и скользя молнией вниз. Еще секунда и его потная ладонь окажется у меня в трусах. – Расслабилась бы и получила удовольствие… ты ж умная девчонка… а я тебя за это шикарно трахну… три дня будешь в раскоряку ходить…
Доведя до низу молнию, рука поднялась обратно, пытаясь протиснуться под тугую кромку трусиков.
– О да… – выдохнул Ложкин, кусая меня в шею, будто я была самкой, которую он только что подмял под себя.
– Пусти… Не надо… – промычала я сквозь его пальцы, уже ничего не видя от слез.
Никто мне не поможет, стало вдруг яснее ясного. Ложкин прав… Никому я больше не нужна после той фотографии… Никто не придет меня спасать… и никто не поверит, что меня изнасиловали в этой комнате… никто и никогда…
Тонкая дверь вдруг содрогнулась под мощнейшим ударом.
– Что за нах? – пробормотал Ложкин, отрываясь от моей шеи и приподнимая голову. Сквозь слезы я тоже посмотрела.
Еще один сокрушительный удар…
Дверь распахнулась, врезавшись ручкой в стену… и в комнату ворвался Знаменский. В распахнутом пальто, со сбитым в сторону галстуком, с горящими от ярости глазами – мой Знаменский.
***
Секунда – и мерзавец Ложкин был сорван с меня и отброшен к противоположной стене. Грузно шмякнувшись спиной, съехал на кровать.
– Выйди, – коротко бросил мне Виктор.
Не говоря больше ни слова, подошел и, широко размахнувшись, врезал Ложкину в челюсть.
Тот вскинулся, задохнулся соплями и кровью, пузырем вспухшей у кончика рта…
Знаменский замахнулся снова…
– Стой! – я вскочила, застегивая молнию и вытирая слезы… все еще не в состоянии поверить, что он успел так вовремя.
Бросилась к нему… Нельзя! Нельзя бить! Вызвать полицию, охрану – что угодно, только не бить! Повисла у него на руке… Но уже плохо соображающий Знаменский стряхнул меня, будто я была тряпичной куклой, а не человеком.
