В последующих рассказах я мысленно возвращался в свое детство в Иллинойсе в поисках новых замыслов в сверхъестественной форме. Такие рассказы, как «Озеро», возникли прямо из детства. В их основе – многие дни, проведенные на пляже в семилетнем возрасте, когда чуть не утонул мой кузен-блондин. «Посланник» – когда у меня был коклюш и я несколько месяцев пролежал в постели и послал свою собаку, чтобы она на своей шерсти принесла мне времена года в виде листьев, пыли, мороза и дождя. «Банка» основана на моем первом знакомстве с маринованным зародышем на карнавальном аттракционе. «Возвращение» основано на феерических вечеринках моей родни во время Хэллоуина… я использовал в рассказе их настоящие имена. Дядюшка Эйнар, например, вполне реальная личность (за вычетом крыльев), проживающая здесь, на побережье, и рассказ «Поиграем в отраву», происхождение которого само собой разумеется. Конечно же, «Ночь» основана на личном опыте, когда мой брат Леонард не вернулся домой однажды вечером, и «Скелет» возник в результате моего визита к доктору в молодые годы, когда я обнаружил таинственный нарост на шее, который оказался тяжелым случаем «обнаруженного горла» и ничем более. «Маленький убийца» тоже частично основан на фактах – я помню несколько событий, произошедших спустя два дня после моего рождения. В самом деле, у меня сохранились яркие воспоминания о бесчисленных днях на протяжении первого и второго года моей жизни. Хотя медицина относится к этому с недоверием, тем не менее так оно и есть. «Верхний сосед» есть в некотором роде похвальное слово моей удивительной бабушке, кулинарные операции которой я наблюдал годами со смешанным чувством восхищения и изумления.
Практически единственное повествование в «Темном карнавале», не основанное на опыте и воспоминаниях моего детства, это рассказ «Следующий» (один из четырех рассказов, написанных по возвращении из Мексики), возникший из жутковатых встреч со стоячими мумиями в Гуанахуато.
От «Темного карнавала» я сделал огромный скачок ко второй книге – «Марсианским хроникам». Мне небезынтересно отметить, что пока я четыре года (с 1943 по 1946 год включительно) писал добротные рассказы потустороннего содержания для журнала «Weird Tales», моя научная фантастика влачила жалкое существование. Только в 1946 году, после завершения и сдачи в набор «Темного карнавала», распрощавшись (со вздохом облегчения) с этой полосой своей жизни, я обратился к совершенно иной сфере деятельности, которая за неимением лучшего термина могла бы называться философской научной фантастикой или даже эмоциональной либо пробуждающей научной фантастикой. То же, что произошло с моими странноватыми рассказами, кажется, случилось (в 1946 году) с моей научной фантастикой. Я наконец нашел то, что искал, – самобытный способ самовыражения на этом поприще. Только когда я начал писать о том, каким в моей душе, в моем представлении будет грядущее, мои рассказы начали оживать.
Я начал писать предварительные наметки к «Марсианским хроникам» в 1944 году, сделал многочисленные заметки и наброски, но только в 1946 году, после встречи с Маргарет Мак-Клюр, которая впоследствии стала моей женой, и после того как я услышал, как она читает мне неисчислимые стихи вечер за вечером на протяжении многих месяцев, «Хроники» снова начали вырисовываться.
Первым написанным рассказом в «Хрониках» был «И по-прежнему лучами серебрит простор луна». Он возник благодаря прогулке с моей невестой однажды майским вечером. Луна светила очень ярко и красиво в тот вечер, и Мэгги прочитала мне стихотворение лорда Байрона, и стихи настолько взбудоражили меня, что я, придя домой, написал первые страницы этого рассказа. «Будет ласковый дождь» и «Земляне» появились таким же образом, после чтения поэзии. Я всегда считал поэзию великой и емкой побудительной силой – не слишком многословной, не слишком обедненной – мысль сжата, запрессована в чистейшую и красивейшую форму.
Так что «Марсианские хроники» произросли из поэзии и моей личной философии, не бог весть какой глубокой или всеобъемлющей, по моему разумению, но она удовлетворяла моим целям. Если в «Темном карнавале» я с некоторым ужасом оглядывался назад, то теперь я испытывал ужас иного характера – глядя в будущее: что там хорошего?
И в этом будущем слышны отголоски мистера Электрико, Блекстоуна, Человека в картинках, масок Хэллоуина, Эдгара Аллана По, которого мне читали в восьмилетнем возрасте, и то тут то там я запоздало и не без удивления нахожу чудесные мертвые марсианские моря мистера Берроуза.
Я чувствую, что по большому счету я никогда не переставал быть магом. Просто я перенес свои методы со сцены на лист бумаги (8,5 × 11 дюймов), ибо в каждом писателе есть что-то от мага, щедро разбрасывающего свои трюки и творящего чудеса.
Что касается моей очередной книги и той, что последует за ней, то я надеюсь вскоре закончить новую книгу о моем родном городе в Иллинойсе, в 1928 году, не фантастическую, но одухотворенную, я надеюсь, содержащую несколько рассказов о любви, несколько о детях, несколько о стариках, несколько о неподдельном ужасе и несколько о мечтаниях. Эта смена темпа благотворно подействует на меня. Помимо этого, мне предстоит переписать и расширить повесть «Пожарный» для издательства «Даблдей», чтобы включить в книгу с девятью-десятью другими рассказами. Нужно закончить новеллу про Мексику и еще одну о нашем современнике. Этого хватит, чтобы не дать мне заскучать лет пять, а то и больше. Но в одном будьте уверены: однажды вы встретите мистера Электрико или кого-то похожего на него. Не важно, чем я занимаюсь, я вряд ли пролью из своих вен то голубое электричество, или растеряю кроликов из моей шляпы, или вытряхну тузы из своих рукавов. Когда однажды меня уложат для вскрытия, я вовсе не удивлюсь, если в моей грудной клетке найдут карнавальный серпантин и вечно цветущий магический розовый куст.
Улыбки, необъятные, как лето
[29]– Эй!
– …эй!
– Не ждите!
– не ждите!..
– …меня!
Возглас. Озорное эхо. Возглас. Эхо. Потом одни лишь возгласы. Затухающее эхо.
Шелестя хлесткими ветвями кустарника и топая босыми пятками с глухим перестуком опадающих яблок, летние мальчики пустились наутек.
Уильям Смит продолжал бежать не потому, что мог кого-нибудь догнать, а потому, что не мог признаться себе в том, что его ступни медленнее его желаний, а ноги короче его замыслов.
Крича, он нырнул в овраг в самом сердце Гринтауна в поисках дружбы, спрятанной в пустеющих хижинах на деревьях, полоскавших на ветру свои двери-пологи из мешковины. Он обшаривал пещеры, вырытые в сыром грунте, находя лишь кострища, затем лез в ручей, в котором даже раки при его приближении замечали его тень, чуяли его намерения и обращались в бегство в облачках взбаламученного молочного песка.
Уилл остановился у позеленевшего от мха каменного туннеля под улицей Вязов и закричал:
– Ладно, парни! Когда-нибудь я стану старше вас! Тогда… пеняйте на себя!
