Затем наконец, пока его друзья салютовали деревьям, Уильям встал, подражая ужимкам своей команды, написал свое имя теплой желтой струйкой на песке.
– Мне жаль девчонок.
Уильям вывел свое имя, закрутив колечком хвостик у буквы «У» и выписав приземистыми холмиками букву «М».
Летние мальчишки затявкали, беззаботно засыпав его влажную подпись песком, а потом все побежали в город этакой каллиграфической бандой.
Остаток дня он посвятил фруктовому мороженому, которым они вместе лакомились на его лужайке.
Затем, после того как солнце перевалило за крышу дома, он поднялся по ступенькам на крыльцо. Мальчишки, независимые волонтеры, экскурсанты-бродяги, остались стоять на лужайке нестройной стайкой.
– Это мой дом, – сказал Уильям.
Хоровое тявканье.
– Если не сможете найти дорогу сюда, встречаемся в овраге. Ладно? Завтра повторим!
Все завиляли хвостами.
Стоя в дверях своего дома, умиротворенный Уильям ощутил легкую ношу подвешенных на одной руке теннисок, а на другой – свою жизнь, которая ничего не весила на его ладони, не напрягала кости, не давила на изгиб пальца. Он знал, что от него пахнет псиной. Но потом они запахли, как мальчики.
– Продолжайте! До встречи!
Воображаемый кролик проскакал по лужайке в ста ярдах. В неистовом притворстве вся команда убежала, буйно и необузданно.
– Завтра! – крикнул Уильям.
И после-после-завтра.
Ну и ну! Думал Уильям. Они мои друзья. Здорово!
Он смотрел на их улыбки, необъятные, как лето, тускнеющие под сенью деревьев.
Затем, держа свою улыбку, с такой же легкостью, как тенниски в одной руке, и жизнь в другой, он отнес свое счастье в кладовку, где, разборчиво выбирая, вознаградил его подарками.
Вино из одуванчиков
Сценарий Рэя Брэдбери
Предрассветный час.
Камера блуждает по Гринтауну, штат Иллинойс.
Камера осматривает большую «Иглу Клеопатры» – обелиск в память о погибших на Гражданской войне.
Камера видит пушки по четырем углам лужайки вокруг монумента. Слышен отдаленный гул сотен орудий.
Камера снова обращена на монумент, и мы слышим голоса политиков из прошлого, ораторствующих по бесчисленным дням Памяти и Независимости об отваге павших.
Камера повернута вверх, на высокую башню над муниципалитетом и зданием суда, на часы, которые внезапно ускоряют ход, издавая еле слышные отзвуки прошлого, тысячекратное тиканье, тысячекратный полночный бой часов, все расплывается, когда ветер ранним утром колышет деревья.
Камера изучает город.
Камера движется по старинному кладбищу, среди надгробий, и, проходя мимо мужчин, женщин и детей, мы слышим их смех, голоса, плач и проч. Вот женщина говорит о своем платье, вот мужчина рассказывает о своем бизнесе, вот мальчик всхлипывает: «Положи на тарелку, прямо сюда, сюда», вот девочка за игрой: «Энни, ты переступила черту, переступила».
КАМЕРА плывет, как лодка по морю древесных крон, приближаясь к дому с высокой башенкой, которая маячит среди деревьев, как скалистый островок, разглядывает мягкую лужайку поздно ночью и в предрассветный час.
КАМЕРА подбирается к неоготической викторианской башенке и заглядывает в окно:
В котором ДУГЛАС СПОЛДИНГ, двенадцати лет от роду, спит на кушетке в этой верхней пустующей кладовой. Возле кушетки, на полу, тикает будильник.
СТАТИСТИКА; ОТКРОВЕНИЯ
Т.: У меня есть статистика, у меня есть цифры:
Сколько бейсбольных матчей мы сыграли?
(Одну тысячу пятьсот шестьдесят восемь.)
Сколько раз я чистил зубы?
(Шесть тысяч семьсот восемьдесят три раза.)
Сколько раз я высморкался?
(Четыре тысячи двести двадцать два раза.)
У меня есть статистика, у меня есть цифры:
Сколько книг мне пришлось прочесть?
(Две тысячи сто тридцать четыре.)
Сколько теней под деревьями?
(Пять миллиардов семьдесят шесть.)
Девятьсот яблок… двадцать груш
(Я не очень большой любитель груш).
Я могу сказать, сколько утренних сеансов
я посмотрел:
Сорок фильмов про Бака Джонса, тридцать
с участием Лона Чейни,
Сорок пять с Томом Миксом, тридцать девять
с Хутом Гибсоном,
Десяток с Дугласом Фербэнксом, один раз
с Адольфом Менжу —
Про любовь, больно нужно.
Мне этот Адольф Менжу нравится не больше,
чем груши.
У меня есть статистика, у меня есть цифры:
Я мастак вести учет. Но теперь, когда я все
подсчитал,
Интересно знать, что мне со всем этим делать?
Д.: Том, ты со своей статистикой подсказал
мне одну идею. Статистика…
Это обряды, церемонии. Но они занимают
только первую половину лета.
Т.: А вторую половину?
Д.: Сначала разберемся с обрядами.
Первый арбуз. Первый комар, чтоб он сдох.
Это обряды, которые мы выполняем каждый
год
(даже не задумываясь).
Но если бы мы задумались, то
(обнаружили бы откровение).
Когда я обнаружил, что я живу на свете.
Т.: (Подумаешь, это и так все знают!)
Д.: Нет, не знают. Взять хотя бы дедушку.
Он не все знает.
Т.: (Он знает все, что можно только знать!)
Д.: Но если чего-то не знаешь, это не
преступление.
(Может, это заблуждение, но это откровение.)
Т.: Ты говоришь, а я за тобой не поспеваю.
Д.: Все просто, Том… подумай!
Назови обряд, и я назову тебе откровение.
Т.: Первый фейерверк. Первое вафельное
мороженое.
Первая прогулка босиком, ловля водомерок,
Падение в реку… первая выволочка от папы…
