на троих,
В аду подвальном, превращенном в рай глотком
вина.
Вот почему твой глас, наполовину рык,
наполовину похвала,
из-под моих решеток вентиляционных звучит
и услаждает дни мои.
Когда незрячий и ворчливый Макл
[37] расколотил
своею склочной тростью
Стекло дверное в твоем магазине,
А ты,
В борьбе неравной со своею шляпой,
В поисках кумкватов
[38] кричал ему отчаянно:
«Сидите, мистер Макл, сидите, уважаемый,
сидите!»
Затем брюзгливый мистер Макл, вслепую,
мановением трости
Низринул на пол один десяток спелых лампочек,
потом другой,
Устроив канонаду, повелев при этом, чтобы
Пакетик жвачки доставили ему домой,
Поскольку недосуг ему таскаться с этакой
поклажей.
А затем, затем, затем… аж в жилах стынет кровь…
Взрыв хохота!
Ну кто же, как не христианин Филдз,
мог выставить слепца на улицу,
где, притаившись, ждут пожарные машины.
«Идите, мистер Макл! Улица пуста.
Поторопитесь, милый мистер Макл!
Идите же!»
Словечко «инкунабула» частенько ты произносил,
Не зная толком, с чем его едят,
Однако причмокивал ты смачно языком,
Не в силах отказаться от привкуса его и аромата.
Но лучше неизвестные, но сочные созвучия
слогов, чем
Песни старые, все с теми же затертыми словами.
Ты обладаешь свойством замечать «дерево катальпа»
[39],
Сидя в мчащемся автомобиле с оторванным рулем,
Преследуемый ножиками, потом ножами
подлиннее, которыми тебе угрожает бандит
[40],
А ты спокойно держишь путь к Восточному
Канарси,
Обгладывая гласные с согласными,
Как людоед на миссионерской вечеринке,
Где угощают звуками английскими.
Слова – твой хлеб насущный, а слоги —
дрожжи!
Ты заново их изобрел пока бежал от
полицейских.
Я видел в детстве, как ты облапошиваешь простофиль, как понатыкал ты картофелечистки на углу пожарного депо в Альтабеке, штат Висконсин, и в Панксато́ни.
Ты в раннем возрасте учил меня, что жизнь – это чаша с вишнями, суровая дева-библиотекарша с топорным личиком либо невеста – капкан медвежий у тебя в постели поутру, и с подбородком-колуном и с шеей игуаны.
Так что все это ты топил в бочонке с огненной водой. Что в том преступного? Мне трудно быть судьею твоей жизни.
Нет у меня ни злых твоих детей, ни женушки, что пилит ежечасно.
Рассказывают, будто начинал ты бродячим
акробатом,
Жонглируя сигарными коробками в компании
бандитов и убийц из Южной Пеории,
Что ты сбежал от папочки, который синяками
награждал тебя, как орденами
За добрый нрав и радостный настрой.
И ты подумал: раз доброте навешивают этакие
эполеты,
Так надо к черту их сорвать. Что ты и сделал. И сбежал!
И вот я вижу: ты летишь вдогонку
автопокрышкам, скачущим под горку,
В тисках безумного смертельного потока,
Через всю мою жизнь, попыхивая мятной
сигаретой —
Дух изо рта такой, что перебьет и освежитель рта.
Закладывая виражи, гоняясь за чертовой
покрышкой вдоль железнодорожного полотна
Потаватоми,
В ответ ты огрызался, а не хныкал, и не глядел
назад.
А был ли ты счастливым, мистер Филдз?
Была ли у тебя отдушина, чтоб отдышаться от
мрачных ведьм и бешеных хрычовок,
Все сокрушающих в супружеском неистовстве?
Имел ли ты надежное пристанище, где можно
было б алкоголем раны излечить?
Имел ли ты убежище, где б обитали грешники и
ром?
Где ты бы мог часами парить ноги и нежиться на
солнышке?
Неужто ты терпел за поражением поражение,
Билл?
Иль все же удалось тебе выиграть обшарпанный
Грошовый приз из гипса, зовущийся «Черт
побери!»?
[41]
Нашлась хотя бы женщина одна, желанная,
