Чтоб всем на свете стала для тебя?
Не осуждавшая тебя, когда ты падал,
А помогавшая тебе подняться?
Да ладно, чего уж там…
Немало лет прошло с тех пор, как ты топтал
растресканные тротуары нашей жизни, изрыгая
пламя.
Твоя высокомерная, но добрая душа маячит привидением на экранах наших, когда реальный мир, отгородившись, спит, а ты фиглярствуешь, язвишь в компании малыша Лероя
[42], как серебристый призрак, похороненный, но вечный.
Ты, распростертый, с лилией в руке лежишь
в холодной комнате.
Монеты (фальшивые – все до единой) скрывают
твои веки,
Ты притворяешься, как будто бы попал
на Страшный суд;
Но, прежде чем твой заколотят ящик напоследок,
Вздрогнут твои веки, ты меня отыщешь взглядом
и подмигнешь.
Ты бормочешь: «Боже, я не верю.
Этот призрак в ночнушке белой – аферист!
Сейчас ему как врежу!»
И, гляньте, вот, единственная Дама,
Запрятанная в рукаве, как в роге изобилья,
Вываливается (и побеждает!):
«Снимай колоду»!
Ты снимаешь. Мухлюешь. И смываешься.
Бежишь плескаться в ромовых морях
И, утопая, прополаскиваешь горло старинным
гимном
Всех терпящих крушение кораблей:
«Все ближе я к Тебе, о Господи…
Хоть я не так уж и уверен в этом!»
У. К. Филдз и сукин сыночек на роликах
[43]Лет семнадцать тому назад, незадолго до своей кончины, мне позвонил Рональд Колман
[44] через своего друга, продюсера Уильяма Фрая, сообщил, что является моим поклонником, и пригласил вечером на коктейль к себе домой, где-то в районе бульвара Сансет и улицы Догени.
Колман вышел мне навстречу, на лестничную площадку многоквартирного дома, представил своей очаровательной жене Бените, протянул мне бокал и сказал, что рад наконец встретиться со мной.
– А мы частенько встречались с вами, – сказал я.
Колман заинтригованно улыбнулся и спросил, где именно.
– Перед «Колумбией» на Гауэр-стрит, каждое божье утро на протяжении шести месяцев в 1937 году, когда вы снимали «Затерянный горизонт», – сказал я. – Я, должно быть, брал у вас автограф с полдюжины раз. Я был упитанным мальчиком на роликовых коньках. Гарри Кон вечно бранился по пути на студию, отбиваясь от меня.
– Что ж, – сказал Колман, – тогда выпьем за упитанного мальчика на роликовых коньках, проделавшего путь оттуда сюда, к этому тосту и к этому часу. Ваше здоровье!
Мы выпили за странноватого мальчишку, и мои мысли перенеслись в апрель 1934 года, когда в разгар Великой депрессии папа перевез нашу семью на Запад в поисках работы.
Мы переехали на квартиру, где мы с братом спали на выдвижной кровати. На второй день после прибытия в Лос-Анджелес я протопал два квартала до угла Западной авеню и бульвара Пико и спросил киоскера:
– Как пройти на студию «Эм-Джи-Эм»?
Он показал на запад, куда я и направил свои стопы.
– Эй, псих, – закричал продавец газет, – туда пешком не добраться! Это ж десять миль!
– Тогда, – заключил я, – я поеду туда на роликовых коньках.
Только я покатил на роликах не на «Эм-Джи-Эм», а по Западной авеню до Мелроуз-авеню и по Мелроуз-авеню до Марафон-авеню, и каждый летний день 1934, 1935 и 1936 годов я околачивался у студий «Парамаунт», RKO и «Колумбия». В обеденное время меня можно было увидеть напротив ресторана «Вандом». К ужину я болтался около ресторана «Браун Дерби». Пока все кинозвезды ели, я голодал. Иногда у меня набиралось аж 15 центов, на которые можно было купить солодовое молоко (5 центов) в «Белой бревенчатой хижине». Остальные 10 центов я платил за проезд на трамвае в полночь, если мне было неохота катить на роликах.
Дважды у меня не оказывалось денег, и дважды в летний полдень я брал взаймы пять центов у Роско Карнса
[45] и еще пятак у Уоллеса Форда
[46]. К своему стыду, я частенько задумывался о том, чтобы вернуть им пятицентовики, прилепив их пластырем на обложку одной из моих книг. Но вы же знаете, как это бывает. Вечно до таких вещей руки не доходят. Оба этих замечательных человека ушли от нас, но долг остался. Забавно, что запоминаются пятаки, а не доллары, полученные впоследствии.
Думаю, вы уже догадались, что это не мемуары, подрывающие устои киностудий и рассчитанные на то, чтобы их разразил гром и проч., а всего лишь собрание заурядных воспоминаний, свидетельствующих о том, что я был одним из Них. Странноватых субъектов. Из Чудаковатого Племени Фотографов и Охотников за Автографами, которые ждали долгие дни и ночи, которые жили грезами других людей и уходили домой, осчастливленные пятисекундным разговором с Джорджем Гершвином перед «Сарди» на Голливудском бульваре или тем обстоятельством, что молодая звезда (ныне потускневшая) Гертруда Майкл
[47] коснулась их локтя, плеча или щеки и одарила их улыбкой.
И если эта статья имеет какой-либо смысл, то он заключается в том, что я переметнулся на ту сторону. Я дезертировал. Каждый летний вечер по пятницам после бокса на Стадионе голливудского легиона меня можно было видеть в компании полудюжины этих удручающе странных персонажей. На следующее лето я исчез окончательно и бесповоротно, забросив свои пять тыщ автографов и положив на полку ролики: начали публиковаться мои первые рассказы.
Я не знаю, чего добились в жизни одержимые из этого разношерстного скопища: чокнутые тетки с чокнутыми мамашами. Я знаю лишь, что у меня была двоякая мечта – лицезреть знаменитостей и самому стать одним из них.
