– О, какой страшный рассказ! Я никогда не хочу возвращаться.
– Что? – сказал я. – А я хочу возвращаться.
Я любил жизнь. Я был тогда беден. У меня не было денег. Я по-прежнему продавал газеты, зарабатывая десять долларов в неделю.
Она сказала:
– Я не люблю возвращаться.
За десять лет до этого она пережила ужасную автокатастрофу, и все тело у нее было переломано. Она постоянно испытывала боли.
* * *
Я слыл несносным мальчишкой. В 1940 году на танцах в Беверли-Хиллз я встретил Боба Каммингса
[63] вместе с Лорэн Дэй. Там устраивали танцы, и туда ходили девушки из Театральной гильдии Уилшира. Боб Каммингс там бывал, и мы разговорились; выяснилось, что у нас общая страсть – магия. И мы отправились на угол и провели большую часть вечера за разговорами о магии. Мне было девятнадцать, и он терпимо ко мне относился. Так что он дал мне свой телефон и сказал:
– Звони в любое время.
Ну я и звонил ему раз в неделю, и мы говорили о магии, о Блекстоуне, Терстоне и всех прочих замечательных личностях. И время от времени, когда он работал с радиотеатром «Люкс», то встречал меня в компании моих приятелей – охотников за автографами – и предлагал подбросить меня на своей машине куда нужно. И вот он выезжал по направлению к долине, а я побаивался признаться, что мне никуда не нужно. Я поехал с ним, о боже, до Театральной и сказал:
– Здесь я сойду.
Он говорит:
– Ты уверен?
А я отвечаю:
– Да, здесь у меня друг живет.
Что не соответствовало действительности… мне просто хотелось с ним прокатиться. Такая у нас была с ним дружба. Я был несносным мальчишкой.
* * *
Я продавал газеты на углу улицы, и люди подходили пообщаться со мной. Я в толк не мог взять, с какой стати они это делают. Моими покупателями были Джон Берримор
[64], Эдна Мэй
[65], Джеймс Данн
[66], Бастер Китон
[67]. Мне было 19, 20, 21. Я зарабатывал девять долларов в неделю. Приходили кандидат в конгрессмены Том Риз и ставший консулом на Маврикии Фил Манхарт. Но впоследствии, оглядываясь на это время, я сказал себе: «Минуточку, я продавец газет; что они делают на моем углу?» Наверное, одной из причин посещения моего угла было то, что со мной было весело. Хотя я такого не припомню. Когда я ходил на вечеринки (впрочем, не так уж часто, из-за своей бедности), когда я заходил в дом, меня усаживали во главе стола. А я тогда еще ни единой строчки не написал. У меня не было известности, но, должно быть, им было весело со мной.
* * *
[Я стоял на углу] Нортон-авеню и Олимпийского бульвара, в двух кварталах на восток от Креншоу, возле средней школы Лос-Анджелеса. Место было замечательное: у меня по соседству находились две закусочные, общинный центр и бензоколонка «Шелл» напротив. Я всех знал и говорил, что в один прекрасный день стану писателем, потому что, завидев меня на углу, те, кто ходил со мной в школу, интересовались:
– Рэй, что ты тут делаешь?
А я отвечал:
– Учусь на писателя.
Потому что мне не нужно было ходить на работу до четырех часов пополудни, я приходил всего на два часа, продавал вечерние газеты и зарабатывал около девяти долларов в неделю. Газеты стоили три цента, и мне перепадал один пенни. Один пенни за каждый экземпляр. Иногда мне доставались чаевые. Мне давали пять центов и говорили: «Сдачи не надо». Но знаете ли, два цента очень важны в конце недели. И я купил себе всю одежду. Когда я получил эту работу, то стал зарабатывать около десяти долларов в неделю, и за четыре недели купил себе всю одежду. За сорок долларов я полностью приоделся. За пятнадцать долларов купил вполне приличное пальто. Отдал пять долларов за пару брюк, пятьдесят центов за носки, пять долларов за обувь. Так что за сорок долларов я оделся и обулся.
* * *
Шестьдесят лет тому назад я часто приезжал в центр города, возвращаясь на большом красном трамвае в субботу или в пятницу вечером в Венис-бич, где я тогда жил. Мы проезжали мимо школы бальных танцев Майрона. Она находилась на перекрестке Фигэроа-стрит и бульвара Венис. Этот дом и сейчас там стоит. Я не знаю, что там теперь, но тридцать лет тому назад там был бальный зал. Ну и по пятницам или по субботам в полночь занятия в бальном зале заканчивались, и все мужчины в смокингах, поношенных пыльных смокингах, и женщины в куриных перьях выходили и садились на большой красный трамвай и ехали со мной в сторону побережья. Некоторые сходили у пляжа, некоторые сходили где-то еще. Некоторые женщины и мужчины сходили поодиночке, но то тут, то там они составляли пары. А к исходу вечера, может быть в первый раз в жизни, они сходили с трамвая вместе.
* * *
Я рос в беспросветной бедности. У меня ничего не было. Сегодня люди не знают, что такое бедность. Если тебе перепадал четвертак в неделю, считай, тебе повезло. Я всюду ходил пешком, гонял на роликах, но я этим не тяготился: таков был уклад жизни. Мой приятель работал в «Сентрал петролеум», и у него был недельный проездной за один доллар. Мы садились на трамвай так: он заходил в трамвай со своим проездным, бежал вперед и передавал мне проездной через окно. И я запрыгивал в трамвай. Наверняка и вагоновожатый, и кондуктор знали о наших проделках, но мы были бедны, и меня ни разу не ссадили с трамвая.
* * *
Итак, киностудия стала неотъемлемой частью моей жизни, я тратил много времени, проникая туда, после чего меня оттуда вышвыривали. Чтобы попасть на студию «Парамаунт», мы перелезали через забор со стороны кладбища. Потом шли на студию RKO и слонялись там в обеденное время, затем шли на студию «Колумбия», что на углу Гауэр-стрит и бульвара Сансет, после чего околачивались перед «Колумбией». Мы познакомились с Джорджем Мерфи
[68], который снимал свои первые фильмы. Он был очень доброжелателен к нам. Потом мы шли в «Вандом» с часу до трех и глазели на больших звезд – Рошель Хадсон
[69], Эдди Кантора
[70] и Дугласа Фэрбенкса-младшего
[71]. Там-то я и заполучил автограф Клодетт Кольбер
[72], заговорив с ней по-французски. Конечно, я знал всего-то одну-единственную фразу: «Autograph, s’il vous plaît». В ответ она обрушила на меня лавину французского.
