А вывеска с названием станции была из золота.
Деревья, вы только гляньте, носят эполеты!
Плющ на старой школе, как ослепительное
кружево.
А из тени кошачий глаз сигналы подает,
Которые сойдут за звонкую чеканную монету.
Посыпаны шафраном индейского песка
Тротуары, по которым я ходил.
Лужайки превратились в янтарные ковры,
по которым ползали
Кроваво-красные рабовладельцы муравьи,
от сочных красок ошалев,
Воображая, что попали в богатейший в мире
арсенал.
Простые пчелы в воздухе сплетают гобелен.
Вниз по наклонным балкам минувшего полудня
И грядущей ночи
Паук спускается по арфе из медвяной пряжи,
Которая, коль пробежать по струнам,
Исторгнуть может вопль чистейшего восторга.
Все-все залито было светом!
И самый воздух истекал сиропом вязким от ветра,
Заставляющего петь монеты, что гроздями
увешивали ветки.
Под каждым деревом лежали сорванным
джекпотом лавины листьев.
Просеменила мимо псина, щеголяя шерсткой,
словно из Форт-Нокса
[11],
С глазами-запонками, которые она носила
непринужденно,
Как должное, и уже забыла, и даже ухом не повела.
Дом в котором я родился,
Дом бабушки,
Ужасный самый и прекрасный самый,
Весь полыхал, когда я мимо проходил,
И пламя бушевало в окнах
От утопающего солнца.
Все стекла до единого – расплавленная бронза
Щитов старинных, на которых тысячи погибших
в битвах
Торжественно несли на погребальные костры
заката.
Словно вознесенные к моменту моего прихода,
Окна ослепительно сверкнули, оглашая воплями
лужайки,
Затем метнулись, чтоб запалить побольше
Факелов на полыхающих верандах,
заросших розами,
И чердаки пустились в пляс с роями
искр-светляков,
А купола на башенках желанием сладострастным
вспыхнули
И, обезумев, девственные люстры затрещали
огоньками.
Я встал как вкопанный.
Я зашагал по золотой траве,
Горящим башенкам позволив ослепить меня.
Никто ни разу мне не оказывал такой прием
За всю историю моих приездов и отъездов.
Ни разу мне не привалило подобное богатство.
Закату было ведомо о том, что нужно мне,
И он зажег мириады торжествующих огней,
Чтобы указать и осветить мне путь,
Сожжением счастья на моих глазах, слезящихся
от радости.
Закат все двери банков распахнул
И растранжирил все свои богатства
В один всепоглощающий момент.
За одиноким деревом учуял я холодную тень
Смерти,
Которая ждала, когда иссякнут бесшумные
потоки света,
Чтобы схватить не только деньги, но и меня.
Но в этот час благополучно все сложилось;
Вернулся я домой и чудом выбрал миг,
Заставивший весь мир, лишенный дара речи,
Оцепенеть, как в бронзе.
Став изваянием, питался я из воздуха гордыней,
И горлышками золочеными мне птицы напевали:
Ты будешь вечно жить. И летняя пора твоя,
став вечностью,
Останется прекрасной.
Я остался.
Погасло солнце.
В небе отключился свет.
Я, умудренный, пару дней спустя встал до рассвета,
Прошагал по улицам ночным
До станции и укатил туда, откуда прибыл,
И мне вдогонку солнце золото метнуло,
Чтоб город мятной зеленью зазеленел.
Все тем же королем, каким был по приезде,
Благодаря обману зрения, я, облаченный в
мантию, уехал.
Последнее, что я увидел: проспекты, магазины,
город,
Во блеске золота сусального омоложенный.
Согбенное под тяжестью дублонов
королевских древо
Затрепетало от дурных предчувствий,
Когда я мимо проходил,
И молвило:
Прощай!
Спустя часы, в Чикаго,
Станционный туалет мужской
Вонял похлеще львиного загона
В зверинце дублинском,
В ту пору,
Когда еще я
Очень старым был.
Мальчишки всегда куда-то бегут
[12]Мальчишки всегда куда-то бегут.
Спросите их на бегу: куда они все несутся?
Они гарцуют, пританцовывая,
И отвечают озадаченно:
Не знаем.
И взглядом говорят:
Надо быть занудой или чокнутым,
Чтоб задавать подобные вопросы.
Они несутся дальше.
Как времени поток.
Что им расспросы и ответы,
