Не выбитые на надгробиях невесты
Подпитывают тишину, ступая, словно по покрову
мха,
И шелестя, как хлопья ржавчины.
Они идут, не прикасаясь к половицам,
Все погружая в темноту шнурками выключателей,
Поочередно похищают свет и следуют за новой
порцией добычи.
Ключи на поясе перекликаются, как звонкий
дождик,
Словно конькобежцы, увиденные в летнем сне.
Под сенью изумрудных абажуров поблескивают их очки.
Благоухание гиацинта просачивается за ними
по пятам,
Опережая их, как вестник юности, затиснутой
в корсет Железной Девы.
Насыщенный и теплый воздух рассекая,
Благоуханием ароматов делая его свежее,
Они скрываются меж книжных полок
на мгновение,
Чтобы поправить убийственные иглы
для закалывания волос
И посмотреться в зеркальце;
И надзиратели, и поднадзорные –
От Снежной королевы урожай,
Незрячий взгляд, заснеженные космы.
Затем они идут к двери, оглядывая напоследок
магазин,
Где Временем торгуют, заключенным в книги,
Где провисает кожа динозавра,
Затем опять спешат прорезать воздух,
Наружу выйти и по улицам шагать,
Куда – никто не знает.
Пальто их наглухо застегнуты,
Очки их тщательно промыты, они
оглядываются, вопрошая:
Есть кто-нибудь?
В надежде, что однажды вечером зловещий
бас мужской
Откликнется в конце концов:
Да, есть.
И их неокольцованные пальцы подрагивают,
платья теребя.
Вот душу и дыхание затаили, и ждут они,
И дергают шнурок последнего светильника,
чтоб ночи занавес упал.
Но в миг затменья они сжимаются,
Как старые бумажные японские цветы.
Из подвалов сырых и сухих чердаков
Дуют ветры, и непахнущие цветы опадают
повсюду!
Где прежде дамы хрупкие стояли,
Теперь по полу барабанят измятые цветки.
Похотливые книги на полках плотоядно
разинули пасти,
И, как траурные цветы, в них посыпались души,
С шелестом и шуршанием прячутся в них,
обретая покой,
Каждая в своей эпохе, каждая в своем,
подобающем месте.
Вот этой девице место в Греции и в
«Похищении Сабинянок»,
Вот этой – в Крестовом походе детей,
Когда рыцари, сбрасывая с себя доспехи,
Укладывали в постель шестнадцатилетних дев.
Вот третье ледяное изваяние, прощаясь с
летнею пыльцой,
Возносится на горы Трансильвании,
Подставив шею сладострастью и
Укусом отвечая похотливо на укус.
Все, все они в закладки превратились!
И разбежались по жутковатым книгам,
В которых от занятия любовью шуму больше
Раз в десять, чем в мире за стенами библиотек.
Попрятавшись в уютный мрак,
Закладки-девы чувствуют себя
Затисканными и измочаленными до блаженства,
Кричат и стонут ночи напролет,
Проваливаясь на рассвете в сновидения,
С бутонами улыбок на устах,
Расплющенные между Робином с шустрой
бандой
И Артуром, который за спасибо во время
завтрака
Экскалибур вытащит из них
И станет Королем, достав клинок из камня,
Который крепко-накрепко сжимал
Меч, жаждавший сражений.
Прислушайтесь, услышьте,
Какие вопли! Какая радостная скорбь по счастью
Доносится из библиотеки!
Но тихо… книги, захлопнувшись, их приглушают.
Девы ночи напролет суть девы, не более того.
Вернулись в полдень.
И узрели в изнеможении всех трех товарок
закадычных,
Что пребывали в опьянении,
Воспоминаниями терзаясь,
Под солнцем за столами сидя, словно при луне.
Кивни.
Сдай книгу,
Уходи, ни в коем случае не любопытствуй,
Куда, куда, куда запропастились
Они, изваянные из мрамора холодного девицы.
Спроси у тишины,
Придется подождать,
Но ты в ответ получишь только
Печальную воспоминания улыбку,
Которую они поспешно скроют и носовым
платком сотрут.
Опять состарились и одиноки, нетисканные,
без колец,
И бледные, и веет ледяным дыханием от них,
Им суждены остывший полдень и беспросветные
часы дневные,
Они обдумывают ваш вопрос,
Рекомендуют каталожный номер и
Одаривают целомудренным советом.
Я говорил себе:
Так вот куда мы бегали по травам,
Сначала влево, потом направо,
Четыре десятилетия тому назад.
Вернулся я и зашагал по улицам,
Увидел дом, где я родился, вырос
И проводил свои безбрежные деньки,
Которые теперь укоротились. Просто я
