Он смеялся над собой и наслаждался комичностью ситуации, он смеялся, потому что смех придавал ему сил.
Глава 52
В то время как Вэл все сильнее и сильнее осознавал мертвящую безжизненность музея на Сент-Питер-стрит, для Мэри ее домик в Кэрролтоне постепенно становился настоящим убежищем.
У нее никогда не было собственного дома, не было даже комнаты, где она чувствовала бы себя полновластной хозяйкой. Прошло немного времени, и мысль о доме, с появлением которого было связано столько печальных воспоминаний, стала вызывать у нее радость. Все началось с диванчика Дженни Линд. С его появлением остальная мебель в гостиной стала казаться безликой и громоздкой, и Мэри зажглась идеей обставить комнату заново.
Со временем этот интерес перешел в решимость, а потом в страстную одержимость. Ее жизнь стала разнообразнее и интереснее. Она советовалась с мебельщиками и антикварами, обойщиками, поставщиками и распорядителями аукционов, она многое узнала и многому научилась, обзавелась новыми друзьями.
Встречалась она и со старыми. Каждый день она являлась на окраину рынка и там, в лавках старьевщиков, копалась в куче ломаной, разрозненной, выброшенной как хлам или просто краденой домашней утвари. Однажды, торгуясь из-за одной медной лампы, почти целой, она услышала позади веселое хмыканье; голос, показавшийся ей знакомым, произнес:
– Скажите, что, если он не уступит, вы запустите этой лампой ему в голову.
Этим человеком оказался Джошуа, тот самый огромный негр-грузчик, который отвел ее когда-то к вдове О'Нил.
Мэри так обрадовалась, что чуть не кинулась к нему в объятия.
– Джошуа, как я тебе рада! Как ты поживал все это время? Давай выпьем где-нибудь кофе вместе.
– Нет, мисси, вы же знаете, это не принято. Мы с вами не можем сидеть за одним столиком. Идите на пристань, а я принесу вам кофе туда, словно я вас там должен был встретить.
– Но обязательно принеси кофе и себе.
– На этот счет не опасайтесь, мисси. У Джошуа припасено кое-что получше.
Они разговаривали чуть ли не целый час. То есть говорила в основном Мэри. С тех пор как Джошуа сдал ее с рук на руки полицейскому на Кэнал-стрит, в ее жизни произошла масса событий. Она рассказала ему об ирландском квартале и мадам Альфанд, о своем магазинчике, о Ханне и Альберте, о баронессе. Лишь о Вальмоне не сказала ничего.
Наконец она рассказала ему о домике. И о Луизе.
И не докончив фразы, расплакалась. Она плакала и плакала, дав волю слезам.
– Мисси… – Джошуа был встревожен.
– Нет, нет, – всхлипывала Мэри, – не беспокойся. Я так рада, что могу выплакаться. Все это время я не плакала, хотела – и не могла.
Постепенно «дробовик» оживал: он наполнился светом, заиграл красками. Все свои сбережения Мэри тратила на новую мебель, коврики, ткани. Она все реже и реже вспоминала то время, когда мечтала принести в дар Вэлу свое приданое. Иссушающая ненависть к нему и всем, кто причинил ей страдания, отступила на второй план, все ее помыслы были о доме. Она даже стала опять похожа на прежнюю Мэри, веселую и жизнерадостную. Но только внешне.
Внутренне она изменилась, стала осторожной и замкнутой. Она дала себе обещание никогда и никого не подпускать слишком близко – чтобы никто и никогда не мог снова причинить ей боль. Она была одинока – что ж, так спокойнее. Ей хватало ее работы и дома.
В апреле, когда сады на площади Джексона были разбиты, баронесса отбыла во Францию. Она подарила Мэри те сорок книг, что составляли ее библиотеку в Новом Орлеане, а в придачу – книжный шкаф красного дерева, в котором эти книги хранились.
Отъезд баронессы не особенно расстроил Мэри. Время, которое она тратила, распивая с баронессой кофе в конце рабочего дня, теперь можно было посвятить устройству дома.
И маленькому садику позади него. Дни становились длиннее, и, возвращаясь из магазина домой, она могла еще немного поработать в саду. Она подрезала вьющуюся зелень и ветви деревьев, свисающих вдоль ограды, делала новые посадки. Постепенно площадка перед домом преобразилась.
Ей хотелось сделать так много, но времени не хватало. Несмотря на то что сезон окончился, в магазине было много работы. Выкраивая посреди дня час, чтобы походить по лавкам в поисках обстановки, Мэри чувствовала себя преступницей. В среду после полудня она была свободна от работы, но это время было забито до отказа неотложными встречами, беседами, осмотрами. Она очень дорожила своими средами. Ей нравилось быть все время занятой, потому что тогда, возвратившись домой, она падала, валясь с ног от усталости, и тут же засыпала.
Двадцатого апреля была Пасха. С утра Мэри работала у себя в саду, а после полудня – в магазине. Звон колоколов напомнил ей о монастырской школе, но она отогнала эти воспоминания. У нее не было ни времени, ни желания соблюдать религиозные обряды. Бог не пришел ей на помощь, когда она так нуждалась в нем. Теперь она могла обойтись без него.
Ей не нужен был никто.
Когда Вальмон явился наконец за своим портретом, Альберту пришлось послать ему шесть записок с напоминанием, он справился о Мэри.
Мэри в магазине не было, как сообщил ему Альберт. По средам после полудня она не работала. Это известие разочаровало и вместе с тем обрадовало Вэла. Встретив Мэри, он не знал бы, что ей сказать. Однако ему хотелось повидать ее.
Альберт сам проследил за погрузкой портрета в фургон, который должен был отвезти картину в Бенисон. Пока они стояли возле фургона, наблюдая за работником, Альберт напомнил Вэлу о его обещании поговорить со своим банкиром – не может ли Альберт ознакомиться с коллекцией живописи семьи Сазерак.
– Бог мой, я и забыл об этом, мистер Ринк. Вот что, я отправлюсь сию же минуту, пока это снова не вылетело у меня из головы. Мои люди знают, куда отвезти портрет. – И он торопливо сошел вниз по ступенькам. Слишком много воспоминаний было связано с этим магазином, и Вэлу не хотелось задерживаться тут.
Жюльен Сазерак обрадовался приходу Вэла. Он как раз собирался продать ему еще одну лошадь.
– Кобыла, Вальмон, самая что ни на есть чистокровная – сплошные чемпионы в роду. А у тебя уже есть жеребец – Снежное Облако. Настала пора перейти от покупок к разведению собственной породы чемпионов.
Вэл поболтал с Жюльеном о генеалогии кобылы, поторговался и в конце концов купил ее не глядя. Он недолюбливал Жюльена, однако доверял ему. О просьбе Альберта он вспомнил, лишь когда Жюльен, наполнив бокалы, чтобы обмыть сделку, провозгласил тост: «За фамильный герб Бенисона и за продление рода».
Альберту повезло, сказал Жюльен. Лучшее время для осмотра коллекции выбрать было трудно – и сестра, и мать Жюльена в отъезде, они гостят у брата Жюльена, на его плантации. Он нацарапал на клочке бумаги записку для дворецкого.
