Мэри не придала особого значения тому, что после завтрака сестра Жозефа остановила ее в коридоре и попросила зайти в кабинет матери-настоятельницы. По традиции каждую выпускницу приглашали к настоятельнице для краткой беседы с глазу на глаз, чтобы попрощаться и получить благословение еще до наступления дня, полного забот и суеты.
– Какой чудесный день, сестра Жозефа! – сказала Мэри. Молодая монашенка внезапно заплакала.
– Прости меня, Мэри, – сквозь рыдания проговорила она и открыла двери в кабинет.
– Заходи, дитя мое, и садись. – Мать-настоятельница стояла в открытом проеме, протянув к Мэри обе руки. Она не улыбалась.
Мэри почувствовала, как сердце екнуло от страха, – произошло что-то ужасное.
– Что случилось, матушка?
– Входи. Садись. Мэри, будь мужественной… Произошла катастрофа, и твой отец погиб.
– Нет! – крикнула Мэри. Она отказывалась поверить словам настоятельницы; ей хотелось уйти, бежать в свой потаенный мир, где ничего подобного никогда не случалось. Крича: «Нет, нет!», Мэри оттолкнула руки матери-настоятельницы. Потом посмотрела в блекло-голубые, окруженные сетью морщинок, ласковые глаза пожилой женщины, и сострадание, которое она прочла в этих глазах, убедило ее. То, о чем невозможно было и помыслить, действительно свершилось, и уйти от этого было некуда. Она тихо застонала, подобно раненому животному.
Мать-настоятельница обняла Мэри за талию, поддерживая ее.
– Господь дает нам силы пережить наши печали, дитя мое, – сказала она. – Ты не одинока. – Она помогла Мэри сесть в кресло.
Обивка из конского волоса крепилась к креслу гвоздями с широкими черными металлическими головками. Одна из них давила в левую лопатку Мэри. «Как я могу обращать внимание на такие пустяки, на то, что мне в спину давит кнопка, когда мой отец умер? – подумала Мэри. – Какая-то я ненормальная». Однако, как ни странно, благодаря этому небольшому, но назойливому физическому неудобству она сумела выслушать слова матери-настоятельницы и даже понять их.
Это известие было доставлено с посыльным – клерком из конторы адвоката мистера Макалистера. Он прибыл накануне, поздно ночью, и привез с собой портфель, который чуть не лопался от всяких документов.
По словам матери-настоятельницы, именно из-за этих документов Мэри не сразу известили о случившемся. Монахиня говорила, и ее бледное немолодое лицо хранило неестественно угрюмое выражение. Отец Мэри скончался уже шесть дней назад. Его похоронили, даже не дав Мэри возможности попрощаться с телом. Таковы были распоряжения миссис Макалистер.
Мать-настоятельница не выпускала ладонь Мэри из своей руки. По ее словам, Мэри следовало узнать нечто еще более ужасное, чем смерть отца.
– Женщина, которую ты считала матерью, на самом деле не мать тебе, дитя мое. Твоя настоящая мать умерла, когда ты родилась. После этого твой отец переехал с новорожденной дочерью в Питсбург и несколько месяцев спустя женился вторично. Миссис Макалистер – твоя мачеха… Да простит мне Господь мои слова, но она – жестокая, бессердечная женщина. Она велела передать, что тебя больше не ждут в доме твоего отца. Дом, как и все имущество отца, теперь принадлежит ей. Я сама видела завещание. В нем говорится: «Все мое состояние завещаю жене моей Алисе, пребывая в уверенности, что она проявит любовь и заботу к дочери моей Мэри…» Теперь ты нищая, Мэри, нищая и бездомная. Мы даже не знаем, кто твои крестные. Тебя крестили там, где ты родилась, до переезда твоего отца в Питсбург. Нам лишь известно, что ты была крещена надлежащим образом. Когда отец привез тебя сюда, то сказал, что сам он – протестант, но жена его была католичкой и согласно ее воле ты должна быть воспитана в лоне истинной Церкви. Теперь же, Мэри, Церковь должна стать твоей семьей, ибо другой семьи у тебя нет.
Рука Мэри, которую сжимала мать-настоятельница, затекла и онемела. Лицо девушки напоминало изваяние, высеченное в камне. Сухие глаза смотрели в пустоту. Это встревожило пожилую монахиню. Возможно, следовало бы на время беседы с Мэри пригласить врача. Она озабоченно смотрела на молчащую девушку.
Внезапно Мэри улыбнулась. Монахиня была неприятно поражена этим.
– Матушка, но у меня же есть семья, – сказала Мэри. – Она досталась мне от моей настоящей матери; это наследство, которое она мне оставила. Мне осталось только разыскать мою семью.
– Мэри, о чем ты говоришь?
– О моей шкатулке. О подарке ко дню рожденья.
– Но ее прислал несколько недель назад твой отец. Он просил вручить ее тебе за день до церемонии окончания школы.
– Возможно, ее прислал отец, но это подарок моей матери. Моей родной матери, которая любила меня. Я собираюсь поехать в Новый Орлеан. Там мой дом.
Глава 2
– Это так романтично, – вздохнула сестра Жозефа.
– И так глупо, – отозвалась сестра Мишель. – Мать-настоятельница столько сил приложила, лишь бы отговорить Мэри от этой выходки. Только эта девчонка всегда отличалась упрямством.
– Не будь к ней столь сурова, сестра, – сказала молодая монахиня. Она в последний раз помахала рукой из окна вслед повозке, которая уносила с собой в Питсбург двух монахинь и Мэри Макалистер. – Я бы сказала, что Мэри упорна, а не упряма. На что бы она ни настроилась, ей всегда все удавалось. Вспомни ораторское искусство – как упорно она в нем упражнялась. А вышивка? Она десятки раз распарывала стежки, пока задуманный узор не получался как следует. Как бы тяжело ей ни приходилось, она никогда не мирилась с неудачей.
– Она скоро поймет, что от красноречия да аккуратных стежков толку в этой жизни мало. А от мечтательности – и подавно. Она не узнает правды, даже если ее в эту самую правду носом ткнуть. Попомни мои слова, эта глупая затея еще принесет ей кучу неприятностей.
– Господь хранит невинных, сестра. Он позаботится о Мэри.
Монахиня постарше открыла было рот, чтобы ответить, но, посмотрев на сияющее молодое лицо сестры Жозефы, плотно сжала губы и ничего не сказала.
Мэри видела, как сестра Жозефа машет ей рукой, но прежде чем она смогла помахать в ответ, дорога сделала резкий поворот и монастырь скрылся из виду. «Все осталось в прошлом, – подумала она, – а мне все равно. Я еду в Новый Орлеан. Мое место там».
Она громко засмеялась от приятного волнения, украдкой посмотрев на двух монахинь, готовая поделиться с ними своими радостными чувствами. Они посмотрели на нее красными глазами, полными боли и дурных предчувствий, – обе ехали в Питсбург удалять больные зубы. Мэри придала лицу сочувственное выражение и отвернулась. «Я не позволю омрачить этот день ничему», – сказала она самой себе.
На мгновение она вспомнила день выпускных торжеств и мучительные страдания, которые перечеркнули все ее надежды. Но она заставила себя забыть об этом. Слишком сильна была боль. Она посмотрела на дикие цветы, лепившиеся к расщелинам в скальных выступах гор, и устремила все свои помыслы к воображаемой картине, вытеснившей воспоминания. Это был портрет ее матери.
