Мэри повторяла то, что узнала от Сесиль. На протяжении сезона возле орлеанского театра, где давали оперу, почти каждый вечер устраивались балы. За вход брали два доллара и пропускали только белых мужчин. Квартеронок сопровождали матери или дуэньи, которые весьма строго соблюдали ритуал. Мужчина просил разрешения быть представленным дочери и не имел права возражать, если получал отказ. В отличие от многих других балов, где танцевали белые женщины, а плата за вход составляла доллар или даже меньше, приличия соблюдались неукоснительно.
Квартеронские балы более напоминали частные балы креольской аристократии, куда допускали только по приглашениям. Более того, многие из тех мужчин, которые их посещали, были одновременно и завсегдатаями креольских балов.
Конечной целью квартеронского бала было налаживание официальных связей между этими мужчинами и прекрасными юными квартеронками. Матери вели переговоры о контрактах и содержании для дочерей, которые становились placées – любовницами этих мужчин. Балы представляли собой ярмарку.
Ханну Ринк рассказ Мэри потряс.
– Ничего более безнравственного я в жизни не слышала, – сказала она.
Мэри кивнула:
– И мне так казалось, Ханна. Но это ничем не отличается от брачных контрактов, которые оформляют для своих дочерей аристократические семейства, с той лишь разницей, что квартеронки не получают такой правовой защиты, как белые девушки, вступающие в брак. Кроме того, так уж тут заведено, этот обычай держится не одно поколение. И не нам его менять. Нам остается лишь шить платья. Понятно, почему каждой матери хочется, чтобы ее дочь выглядела наилучшим образом.
Альберт начал складывать деньги обратно в мешочек.
– Мэри, вы просите, чтобы моя жена занялась обслуживанием проституток. Я этого не допущу.
– Ничего подобного, Альберт! – Мэри едва не сорвалась на крик. – Эти девушки никакие не проститутки. Они получают хорошее воспитание, их обучают в монастырских школах и отдают мужчинам, которые будут о них заботиться. Все точно так же, как и у белых девушек из лучших семей. Они верны своим покровителям, как жена верна своему мужу. Они порядочные девушки.
Ханна взяла мешочек из рук мужа.
– Альберт, – спокойно сказала она, – не будь ослом. Даже если бы они носили рога и одевались в пурпур, это ровным счетом ничего не меняет, коль скоро они покупают свой пурпур у нас. На твои краски и на аренду нужны деньги. – Засунув кошелек за пояс передника, она обратилась к Мэри: – Сколько бальных платьев покупает у нас Сесиль?
– Ни одного. Она уже расплатилась за свои платья, дав нам эти деньги. Мы купим на них выкройки, ткани, приклад. И первое платье мы сошьем для Сесиль. Когда она в нем появится, это будет как бы рекламой того, что мы умеем, и пойдут заказы от других квартеронок. Они все захотят иметь то, что есть у Сесиль, потому что она самая красивая и желанная из них всех.
– Откуда ты это знаешь?
– Она сама так сказала, и я ей верю. На свете нет женщины красивее ее. В прошлый четверг она пошла на свой первый бал, и ее опекунша уже отвергла четыре предложения.
– Я, пожалуй, не прочь написать ее портрет, – сказал Альберт.
Мэри и Ханна обменялись улыбками. Дело пошло.
«Пока этого достаточно, – сказала себе Мэри. – Все прочее, о чем мне рассказала Сесиль, может подождать».
Она и сама не могла определенно сказать, что думает о новом партнере. Она знала только одно – у нее появился шанс заработать денег, и возможно, много. Все, что Мэри успела на собственном опыте узнать о независимости, убедило ее: отсутствие недостатка в деньгах – самое главное в жизни.
Глава 34
Как правило, баронесса Понтальба не особенно интересовалась женщинами. У мужчин были более широкие интересы, они добивались большего, были оригинальнее и решительнее. Так она считала. У нее самой было больше общего с мужчинами, и она понимала их лучше, чем женщин. По крайней мере, так ей казалось.
Но когда маленькая лавочка в ее доме преобразилась в нечто необычайное, она очень заинтересовалась Ханной Ринк. Ей и раньше рисовались в мечтах ряды шикарных магазинов по обе стороны Пляс д'Арм; ныне же один такой магазин появился, как по мановению волшебной палочки – почти из ничего. За ним могут последовать и другие, и он станет первым шагом на пути к достижению ее цели. Она решила поддержать Ханну, став ее клиенткой и одарив жену художника осторожным, несколько отстраненным дружеским знакомством. Она пригласила Ринков на прием, который устраивала пятнадцатого декабря, в третье воскресенье месяца.
– Ханна, тебе нужно надеть что-нибудь потрясающее, – настаивала Мэри. – Это, возможно, самое завидное приглашение во всем Новом Орлеане, на тебя будут смотреть самые значительные люди города. Мы можем заполучить десятки новых заказов.
– Мэри, мы не сможем принять десятки новых заказов. Мы не справляемся и с теми, которые у нас есть. Нельзя же тебе продолжать работать семь дней и семь ночей в неделю. Я тебе никак не помогаю.
– Это неправда, Ханна, ты сама это прекрасно знаешь. Ты работаешь не меньше моего.
Но это была правда, и Мэри знала это не хуже Ханны. Мэри фактически делала все. Она не поверила своим ушам, узнав, что Ханна не говорит по-французски. Магазин располагался в самом центре старого города, где почти все говорили только по-французски. И поэтому она стала обслуживать тех немногих посетителей, которые из любопытства забредали в их магазинчик. Ханна обслуживала тех, кто говорил по-английски, а таких были считанные единицы. Однако это помогало Ханне чувствовать себя не совсем бесполезной.
Ханна старалась помочь Мэри с шитьем, но у нее получалось так плохо, что Мэри приходилось распарывать швы и переделывать все.
И еще Ханна оформила витрину, постаравшись выставить образцы всего, что у них продавалось. Альберт сказал, что получился настоящий кошмар. Когда Мэри согласилась с ним, он объяснил ей, как художник компонует натюрморт, а Ханне объяснил, чтобы не мешала Мэри заниматься витриной.
Ханне оставалось только прибирать в магазине, бегать по поручениям и разносить покупки. А последних становилось все больше и больше после выхода Сесиль в золотисто-персиковом платье. Она весьма искусно обмолвилась, что это платье из ателье Ринков, и уже на следующий день три матери привели своих дочерей и заказали им бальные платья.
Мэри призналась Ханне, что ей доставило больше удовольствия выслушивать похвалы за платье, выполненное ею в мастерской мадам Альфанд, чем те, которые относились к платьям, сшитым здесь.
– Месть действительно сладка, – ворковала она, – даже если мадемуазель Аннет не догадывается, что я ей мщу.
Днем и ночью трудясь над этими тремя платьями, Мэри закончила их менее чем за две недели. Она была горда и ошеломлена тем, что у нее получилось.
