Ханна вздохнула и поудобнее уселась на обитой кожей скамеечке.
– Интересно, каково это – быть таким богатым. Думаешь, такие, как мы с тобой, могли бы к этому привыкнуть? Я бы никогда и пальцем не пошевелила, это точно. Как ты думаешь, сколько у него рабов? Один из них определенно только и делает, что раскатывает тесто. Ты эклеры попробовала? Жаль, что на мне не было передника. Я бы распихала оставшиеся по карманам.
Мэри трудно было кивать в нужном месте, изображая внимательную слушательницу. Она не слушала Ханну. Она все еще ощущала прикосновения рук Вэла, его губ. Пальцы пощипывало – они хранили воспоминания о густых кудрях Вэла. В конце февраля. Она готова ждать. Она готова ждать целую вечность.
Когда экипаж уехал, Вэл возвратился в библиотеку и позвонил, чтобы принесли кофе и коньяк. День показался ему бесконечно долгим, а впереди еще был сочельник у Микаэлы.
Перед тем как закрыть папку, Вэл просмотрел репродукции. Он уже несколько месяцев не удосуживался раскрыть папку – все время отнял сахар. Иногда ему очень хотелось нанять управляющего, но он неизменно отвергал эту мысль. Настолько доверять он не мог никому.
В папке лежали копии его любимых произведений, сильно уменьшенные, но достаточно искусные, чтобы явственно вспомнить оригиналы. Они напоминали ему о Венеции, Риме, Флоренции, Лондоне, Амстердаме и Париже. О Париже в первую очередь.
Он извлек портрет мадам Рекамье кисти Давида. До чего же очаровательное создание! Трудно было поверить, что она умерла. Еще труднее – что она перед этим состарилась. Оставаться бы ей вечно двадцатидвухлетней, как на портрете!
Он начал было убирать репродукцию, затем снова вытащил ее. Сесиль Дюлак обладала красотой и юностью Жюльетты Рекамье. Более того, она была значительно моложе, по меньшей мере года на четыре, а то и на пять-шесть. В прозрачных газовых платьях эпохи мадам Рекамье она была бы еще красивее. Вэл представил себе прекрасную юную квартеронку возлежащей на ампирной кушетке, плавные линии которой повторяют изящные изгибы тела.
Проклятье! Он вовсе не желал думать о Сесиль Дюлак! Ведь предполагалось, что эта девица, Макалистер, отвлечет его… Что ж, вполне возможно. Страстная сладость ее поцелуя так возбудила его, что он даже удивился и порадовался. Когда она была в его объятиях, ему почти показалось, что поцелуй этот таит любовь, а не притворство.
– Луиза, – прошептала Мэри. – Я так люблю его, что вот-вот лопну.
– Тогда лучше лопни, и дело с концом. От любви, Мэри, добра не жди. Женщине нужно что-то посущественней любви, а то еще до тридцати превратишься в старуху с десятью детишками. Лучше держись своего магазинчика. Тогда сама кое-чего в жизни добьешься, собственными силами. А любовь – что она тебе дала? Сушеный цветочек и увядшую омелу?
– А счастье, Луиза? Я раньше и не представляла себе, что можно быть такой счастливой!
– Что ж, Мэри, надеюсь, тебе никогда не доведется узнать, какой можно быть несчастной. Ты все слишком бурно воспринимаешь. Попытайся, для разнообразия, пораскинуть мозгами. Не может этот тип, Вальмон, быть таким идеальным, каким ты его расписываешь. Поищи в нем недостатки.
Мэри проснулась посреди ночи. Щеки ее были мокры от слез. Во сне она увидела темнокожих детей, которые бежали по аллее Бенисона рядом с экипажем. Только они не смеялись, не махали руками. Они стонали и вздымали к небу маленькие руки, скованные тяжелыми цепями.
Рабы. Конечно же, слуги Вальмона были рабами, и вся его роскошная жизнь обеспечивалась их трудом. Мэри так и не смогла преодолеть те смешанные чувства относительно рабства, которые она испытывала в доме Куртенэ. Сейчас же ее разум буквально разрывался надвое.
Разве Вальмон способен на дурное? Она никогда этому не поверит. Но тут она услышала спокойный, ясный голос матери-настоятельницы: «Один человек не может владеть другим. Это страшный грех пред ликом Господним».
Глава 41
Рождественский ужин Микаэлы являл собой частичку Парижа, чудом перенесенную в Новый Орлеан. Она пригласила самых остроумных людей новоорлеанского света, которые нередко путешествовали во Францию. Еда, вина и разговоры могли потягаться с наилучшими европейскими образцами. Темная река за окнами вполне могла бы быть не Миссисипи, а Сеной.
К концу ужина баронесса припасла приятный сюрприз. После того как все выпили за первое мгновение Рождества, она распорядилась вновь наполнить бокалы.
– Предлагаю вполне мирской тост, – с улыбкой произнесла Микаэла. – Дамы и господа, поднимаю бокал за Шведскую Канарейку. Она приедет в Новый Орлеан в феврале и остановится в доме Понтальба!
– Микаэла, откуда вы узнали?.. Что это значит?.. Кто вам сказал?.. – Половина гостей говорила одновременно.
Баронесса пригубила шампанское. На губах ее играла легкая довольная, ехидная улыбка. Понемногу она позволила им вытянуть из себя все нужные сведения.
Ф.Т.Барнум привез Дженни Линд в Америку, после того как эта юная певица стала самым знаменитым сопрано Европы. Она уже покорила Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию. В феврале она приедет в страстно любящий оперу Новый Орлеан, где пробудет больше, чем в любом другом городе за время этого турне. Микаэла начала переписку с Барнумом в июле прошлого года. И именно ей удалось убедить его, что новоорлеанские поклонники оперы заплатят огромные деньги, лишь бы послушать Дженни Линд. К тому же она предложила нечто, убедившее и саму Шведскую Канарейку.
В жизни Дженни Линд было три страсти: музыка, еда и уединение.
– Музыкой пусть займется сама, – сказала Микаэла. – Я же наняла для нее самого Будро. На время ее пребывания он закроет свой ресторан. Я обставлю центральные апартаменты этого дома всем лучшим, что только найдется в Новом Орлеане. Она будет жить там как моя гостья. В полном уединении.
– Баронесса, вы так щедры! – воскликнул один из гостей.
– Глупости, милый мой. Она прославит эти апартаменты, как они того и заслуживают. И создаст на них достойный спрос.
Вэл встал, высоко подняв бокал:
– Предлагаю тост за Микаэлу де Понтальба – за ее очарование, блеск и потрясающее отсутствие лицемерия.
– Микаэла! – подхватили все.
Когда Вэл прощался, баронесса взяла с него слово, что он вернется до окончания турне Дженни Линд. Она будет в Новом Орлеане с седьмого февраля по десятое марта.
– Даю слово. Если, конечно, не возникнет непредвиденных осложнений. Кстати, Шведская Канарейка говорит по-французски?
– Не все ли равно, милый мой? Я не собираюсь говорить с ней. Терпеть не могу женщин с характером.
Вэл смеялся всю дорогу до отеля. Бешеные сцены, которые устраивала сама Микаэла, были знамениты на двух континентах.
Быстро переодевшись в костюм для верховой езды, он отправился на плантацию. Несмотря на усталость, настроение у него было великолепное. Своих предков он назвал авантюристами. Что ж, завтра он сам пустится в такую авантюру, на которую никто из них не осмелился бы. Он с нетерпением ожидал ее начала.
