– Это точно, – согласился с ним Лукин. – Кстати, Якимото мы пока задержали. Как бы то ни было, а труп после шоу есть.
– Я, конечно, ручаться за парня не могу, но мне кажется, он ни при чем. Тогда уж меня во всем вините.
Лукин промолчал. Не было бы дня рождения Емельянова, кто знает, может, и Дмитрий Полянский был бы жив.
– Вы свободны, – после короткой паузы сказал Лукин. – Поздно уже.
– А остальные? – робко спросила жена Емельянова.
– Их тоже отпустят, как только перепишут фамилии.
– Тогда мы пойдем. Если понадобимся, обращайтесь.
– Обязательно.
Глава 6
Проводив Емельяновых, и Лукин не стал задерживаться в моем кабинете. Хлопнула входная дверь, капитан гулко протопал мимо меня, сидевшей в кладовке. По мере удаления его шаги становились все тише и тише. Когда они и вовсе стихли, я вышла из своего укрытия.
Естественно, мой кабинет никто на ключ не запер. Я взяла вещи и, решив лишний раз не мозолить глаза полиции, направилась к служебному выходу. Проходя мимо кухни, прислушалась к голосам – там обсуждали Димкину смерть.
– Как парню не повезло, – сетовал на несправедливость Василий Иванович. – Нужна была ему эта бутылка?
– И правда! – поддержала его наша посудомойка Клавдия Петровна. – Чего его на этот японский самогон потянуло?
– Не скажи, Петровна. Саке не самогон.
– А что?
– Водка из риса, считай, натуральный продукт. Как текила из кактуса, а чача из винограда.
– А коньяк?
– Коньяк это для Димки. Я пью напитки попроще. Нет, попробовать, конечно, могу, но исключительно из интереса.
– Вот и я говорю, чего он за бутылку схватился, если у него в шкафу всегда коньяк стоит?
– А ты откуда знаешь? – насторожился Василий Иванович.
– Я? – смутилась Клавдия Петровна. – Месяц назад, когда Надя заболела, меня Андрей Михайлович попросил вместо нее в кабинетах убраться. Я убираюсь очень тщательно: каждый уголочек выметаю, каждую полочку вытираю… – оправдывала она свое любопытство. – Так вот, у него в шкафчике стояла бутылка коньяка – дорогущего. В нашем баре рюмку такого коньяка по баснословной цене продают.
– И мне помнится, что Димка чаще всего коньяк пил, причем на дешевый не разменивался, – задумчиво протянул Василий Иванович. – Пять капель мог выпить, но, непременно, чтобы хороший был.
«А если у него коньяк закончился? – вспомнила я о бутылке, валявшейся в мусорной корзине. – Димка пошел на кухню, которая к тому времени была уже открыта. На полке со специями всегда есть коньячок среднего качества, используемый для приготовления некоторых блюд. На глаза попалась бутылка саке, вот он и стянул ее под шумок. Хотел словить кайф – чисто из любопытства. Он ведь знал, что ничего ядовитого гостям не подавали. Но ему могли и предложить выпить? Вопрос: «Кто?»
– А Катя как переживает, – никак не могла успокоиться Клавдия Петровна. – Лица на девчонке нет.
– Нет, – отрешенно подтвердил Василий Иванович, как будто в этот момент думал о чем-то своем.
– Я же видела, как он вокруг нее гоголем крутился. Она марку держала, близко к себе не подпускала. И чего теперь? Поди, жалеет? Эх, Катя, Катя… И Диму жалко, и ее.
– Ну не знаю… А Димку, конечно, жалко, – вздохнул Василий Иванович.
Я вышла из тени.
– Вы говорите о Кате? Кстати, где она? – спросила я.
– У себя, – тихо сказала Клавдия Петровна, глазами показывая вглубь кухни. – Как вышла от следователя, так плачет, никак не может успокоиться.
– Пойду ее проведаю, – сказала я, не останавливаясь рядом с Василием Ивановичем и Клавдией Петровной.
Я дернула ручку на себя. Дверь в Катину каморку – только так можно назвать малюсенькую комнатку без окна – была заперта изнутри.
– Катя, ты здесь? Это я, Вика.
Тишина прерывалась тихими всхлипами и тяжелыми вздохами.
– Я же знаю, что ты здесь. Открой, пожалуйста.
От Катиного стола до двери – два шага, но открыла она дверь только через две минуты, которые мне показались нескончаемыми.
– Заходи.
В ее глазах было столько боли и неподдельного ужаса, что я испугалась за подругу.
– Катя, ну нельзя так! В конце концов, Димка не был тебе ни мужем, ни женихом. Еще неизвестно, как бы сложились ваши отношения.
– Вика, все так, но мне очень плохо. Не понимаю, зачем он выпил это чертово саке. Зачем? Он же стоял рядом с нами, все видел. Зачем потянулся к бутылке? Где взял? Хотел проверить себя на везучесть?
Я могла бы ей сказать, что Дима ничем не рисковал – и Якимото, и Емельянов утверждали, что ни рыбой, ни саке отравиться нельзя, – но это как-то не вязалось с его смертью.
– Катя, может, он и не от саке умер? – осторожно спросила я.
Катя испугано на меня посмотрела, потом шепотом спросила:
– А от чего?
– Будет экспертиза. Она и определит, что стало причиной смерти. Может, с Димой случился элементарный сердечный приступ?
– Приступ? – переспросила она.
– А что? Внезапная остановка сердца, тромб оторвался. Что еще может быть? Да мало ли что?
– Ты, правда, так думаешь? – спросила Катя.
«Нет, я так не думаю. Отравление здесь налицо. Дима – молодой и здоровый мужчина. Много в его возрасте умирают от оторвавшихся тромбов или внезапной остановки сердца?» – перед собой я не лукавила, а вот Катю надо было успокоить. Поэтому я кивала и смотрела на нее правдивыми глазами.
– А они тоже так думают?
– Кто?
– Из полиции.
Мне хотелось ей ответить утвердительно, но я поостереглась делать поспешные выводы.
– Пошли по домам? – уйдя от прямого ответа, предложила я.
– Ты иди, а я еще здесь побуду. Приду в себя. Потом я хочу поговорить с Андреем Михайловичем. Предстоят похороны. Наверное, уже сейчас надо готовиться.
– А я пойду.
Нервное возбуждение сменилось усталостью и апатией. Хотелось одного – добраться до постели, упасть и заснуть до утра. А утром проснуться и пойти на работу, поболтать с Димкой за чашечкой кофе, обсудить последние новости. Увы, кажется, утро будет не столь радужным, как бы того хотелось, и уже без Димы.
Я оставила Катю наедине со своим горем, молча вышла из кабинета.
– Как она там? – поинтересовалась Клавдия Петровна, отвлекаясь от мойки посуды. – Плачет?
– Да, – кивнула я, не сбавляя темпа и торопясь проскочить мимо.
Клавдия Петровна – женщина у нас говорливая. Василий Иванович, по всей видимости, от нее сбежал, а просто так мыть посуду ей скучно. Остановись я с ней рядом – не освободилась бы к утру, поскольку грязных тарелок после банкета всегда много.
