– Не думала, что Василий Иванович такой ловелас.
– Кто? – переспросила Зинаида.
– Бабник, можно и так сказать.
– Не бабник, – возразила Зинаида. – Он был с одной Любкой и только потому, что она его окрутила.
– И надолго она его окрутила? Как долго этот роман продолжался?
– Пока Мария не узнала.
– А она узнала?
– А ты бы не узнала, если бы твой муж через день не приходил ночевать?
– Не знаю, я не замужем. И что сделала Мария?
– Дождалась, когда у Василия был выходной, пришла в ресторан и прямиком к директору.
– К Владимиру Петровичу?
– Да нет, у нас тогда всем заведовал Мошкин Алексей Иванович. Хороший мужик, не чета нынешнему. Помер он, – с сожалением сообщила мне Зинаида. – Что тогда ему Мария сказала, никто не знает, только на следующее утро Любку уволили.
– За что?
– А я знаю? Практику ей подписали и показали на порог.
– И вам не объяснили, почему уволили практикантку?
– А зачем нам что-то объяснять? Хозяин – барин. Ходили слухи, будто ее за воровство уволили. Но если из этого исходить, то всех нас надо было увольнять, – призналась Зинаида. – А чего? В ресторане много продуктов остается! Чего ж им пропадать?
– Зинаида, а больше Любу вы не встречали? – Меня интересовало, знает ли она, что любовница Василия Ивановича родила ребенка.
– Видела пару раз, один раз очень давно, – вздохнула она. – Мы тогда с ней долго разговаривали. Жаловалась, что жизнь у нее не сложилась, сама растит сына. Работает в столовке. Денег ни на что не хватает, а у мальчишки запросы ого-го! К тому же он у нее без царя в голове.
– Это как?
– А это проблема на проблеме: учится плохо, хулиганит, Любку в школу через день вызывают.
От возбуждения у меня защекотало в носу. Из двоечника и хулигана вырос преступник. Мои мысли бродили исключительно вокруг распространителя наркотиков. Смущало одно: как двоечник мог поступить в институт. Ведь Никита говорил, что Ярослав Сидоренко был студентом престижного вуза.
«Повезло! Экзамены – та же рулетка. Где-то шпору достал, у кого-то списал – вот и поступил», – пришла я к такому выводу.
– А как Любиного сына зовут?
– Понятие не имею, – пожала плечами Зинаида. – Нужен он мне?
– Ее фамилия Сидоренко?
– Нет, насколько я помню, она была Нечипорук.
«Люба могла выйти замуж. Муж усыновил чужого ребенка», – тут же выдал мой мозг новое объяснение.
– Скажите, Зинаида, а не ходили ли слухи о том, что Люба была беременна от Василия Ивановича?
– Сама Любка не говорила, но всё может быть.
– А в какой столовой Люба работает?
– На кой черт она тебе сдалась? – удивилась Зинаида. – Неужели на похороны хочешь пригласить? Не вздумай, если скандала не хочешь. Напьется и начнет выяснять с вдовой отношения.
– Она пьет?
– Похоже на то. Год назад я столкнулась с ней на вокзале. Плохо выглядела. Мешки под глазами. Запашок после вчерашнего. С такой и стоять рядом противно. Христом богом прошу, выкинь из головы мысль звать ее на похороны.
– Ну сказать-то все равно надо.
– Ох, ты и настырная!
– Ответственная, – поправила я ее.
– Ладно, как хочешь. Любка работает в вареничной на вокзальной площади. Но я тебе не советую туда ехать. Во-первых, не факт, что ее оттуда не выгнали, а во-вторых, я тебя предупредила, чем могут закончиться поминки, если она на них припрется.
В сумке вовремя – всё, что мне нужно, я узнала – зазвонил телефон.
– Виктория Викторовна, мы уже скупились, – доложил наш водитель. – Вас забрать или вы сами доберетесь?
– Сможешь забрать через пять минут у посудного магазина? – попросила я, прикинув, что этого времени мне вполне хватит, чтобы расплатиться и добежать до магазина. – Простите, мне пора. Вы еще посидите? – положив телефонную трубку обратно в сумку, обратилась я к Зинаиде.
– Ну да, – несколько разочарованно протянула она. Но когда я положила на стол достаточное количество денег, чтобы оплатить заказ, настроение ее приподнялось: – Надо так надо. Иди, а я с подругой поболтаю. Олечка, иди ко мне, солнышко.
Оставив подруг вместе, я выбежала на улицу. К посудному магазину успела вовремя – за минуту до того, как к нему подъехал фургон с надписью «Кабуки».
Глава 20
Мне очень хотелось сразу поехать на вокзал, но я все же решила показаться в «Кабуки». Дел сейчас в ресторане по горло, и мое отсутствие могло вызвать негативную реакцию у шефа. Я, конечно, не стану к плите, не буду лепить пирожки и шинковать капусту, но вдруг срочно понадобится куда-то съездить или что-то докупить.
Так и получилось. Как только я переступила порог, на меня набросился Андрей Михайлович:
– Зайцева, где ты ходишь?
– Я знакомила нового повара с торговыми точками, в которых мы покупаем продукты. Заезжала в посудный магазин: на юбилее Емельянова много всего побилось.
– Не ко времени твоя посуда!
– Да как же не ко времени, если завтра поминки?
– Мы забыли про Димин портрет. Сейчас же поезжай в фотоателье. Пусть увеличат и отпечатают эту карточку, – он протянул мне маленький снимок из личного дела Дмитрия Полянского. – Еще венки надо заказать. Звонила мать Дмитрия. Она хочет, чтобы в зале висели черные драпировки из тафты, а на столах было много бордовых роз. Бери Николая и езжай.
– Андрей Михайлович, пусть Николай портрет закажет, остальное я все сделаю сама, – отказалась я от водителя. Зачем мне он? Я и без него успею и тафту купить, и венки заказать, и к Любане на вокзал съездить. – Сколько времени потребуется на исполнение заказа, я не знаю. Когда все будет готово, я позвоню Николаю.
– Ладно, давай. Периодически звони, – велел Андрей Михайлович.
Выскочив из «Кабуки», я стала лихорадочно вспоминать, есть ли поблизости с вокзалом магазин тканей. Цветочные палатки и контора по оказанию ритуальных услуг в районе вокзальной площади имелись – и не в единственном числе. А вот ткани…
– Там же рядом универмаг, – хлопнула я себя по лбу. – И вещевой рынок. Там точно торгуют тканями!
Прыгнув в маршрутку, я уже через пятнадцать минут была на вокзале и после недолгих сомнений направилась в похоронную контору, чтобы купить венки. Там же, кстати, увидела черную тафту, которую заказывала Димина мать.
– Супер! – воскликнула я. – А сколько метров в рулоне?
– Двадцать, – ответил мрачного вида продавец.
Его выражение лица весьма соответствовало направленности торговой точки: вдоль одной стены стояли гробы, вдоль другой – венки. Наверное, иное выражение лица здесь вообще не приветствовалось.
