– Она прелесть, правда?
– Да, – согласилась я с Никитой. Леокадия мне понравилась. – Ты говорил, что она в прошлом оперная певица?
– Да, но оперные арии уже давно не поет. С возрастом голос теряет свою силу. Зато теперь Лека переключилась на романсы. А вот и Адольф Карлович, ее супруг, Лека зовет его Адик.
К нам подошел стройный мужчина. Может, он и выглядел моложе своей супруги, но ненамного, на пару лет, не более.
– Никитос, привет. Ты привел с собой подружку? – спросил он, подмигивая моему жениху.
Никита демонстративно сдвинул меня в сторону, подальше от Адольфа Карловича.
– Даже не думайте отбить, – в шутку ответил Никита. – Вика – моя невеста.
– Как ты можешь, Никитушка? Хорошо, что твоя бабушка не слышит.
– Почему же не слышит? – из-за спины Адольфа выплыла Леокадия. – Скучно мне там стало. Все разговоры у них или о политике, или о болезнях. Меняются люди после сорока, – томно вздохнула она, – а жаль.
– Конечно, Лека, тебе ведь только тридцать девять, – нежно шепнул на ушко своей жене Адольф Карлович.
Глава 26
Хотя Андрей Михайлович и разрешил мне сегодня не приходить на работу, я решила сберечь отгул и ограничиться опозданием. Тихо опоздаю – никто мне слова не скажет. Раз в полгода имею право! Тем более что я ничем не рискую. Андрей Михайлович обычно приходит после десяти, ближе к одиннадцати, а я приду в десять.
В девять пятьдесят я переступила порог «Кабуки». Каково же было мое удивление, когда первым, кого я увидела, был Андрей Михайлович.
«Он же никогда раньше десяти не приходил!»
– Ничего не понимаю, Вика. Может, ты объяснишь? – даже не поздоровавшись, спросил он.
– А что случилось, Андрей Михайлович? Вы мне сами разрешили сегодня не приходить. Я решила прийти. Ну, немножко опоздала.
– Я не о том! В девять утра меня вызвали в ресторан. Охранник наш позвонил, а того попросил Иван Антонович Черпак. Он здесь с самого утра. Почти все углы облазил и почти всех уже опросил. Только тебя нет и Семеныча. Тот как под землю провалился. А ведь был с утра. Так Лариса сказала.
– А по какому поводу всех опрашивают? – Я как-то не сразу сообразила, что могло привести Ивана Антоновича в ресторан в такую рань.
А всё вчерашний вечер, который затмил собой события предшествовавших ему дней.
– Риту вчера убили! Чувствовал, что ничем хорошим ее уход не закончится. Не хотел отпускать.
– Вы как чувствовали, – пробормотала я, про себя подумав: «Интересно, а Андрей Михайлович знает, что это я обнаружила мертвую Риту? Вряд ли, тогда бы он начал бы с расспросов, что да как. Нет, Иван Антонович меня не сдал».
– Странно, мне казалось, что ее у нас недолюбливали, а теперь все рыдают, – продолжал Андрей Михайлович. – На Олега больно смотреть. Он, когда узнал, что Риты больше нет, побледнел, губы затряслись. Мне показалось, он даже заплакал.
Меня реакция Олега ничуть не удивила: что бы он там не говорил, а Рита оставила в его жизни яркий след.
– А где сейчас Иван Антонович? – поинтересовалась я.
Мне очень хотелось побеседовать со следователем, спросить, чем закончился вчерашний допрос Булкина.
– Жильцов дома опрашивает.
«Это хорошо. Кажется, он принял мои слова к сведению», – порадовалась я.
– Наверное, он и со мной захочет поговорить, – сказала я Андрею Михайловичу и, не дожидаясь разрешения, отправилась искать Черпака.
– Иди, Вика. С остальными он уже поговорил, – крикнул вдогонку Андрей Михайлович.
Я почему-то была уверена, что сейчас Иван Антонович беседует с Марфой Егоровной и Еленой Тихоновной, моими любимыми бабушками. Обычно в это время – с десяти до двенадцати – у них утренняя прогулка. А где им еще быть, как не во дворе?
Так и оказалось. Черпак сидел в беседке с нашими пенсионерками, а тем только бы поговорить! Марфа Егоровна воодушевленно о чем-то рассказывала, надо думать, о жильцах дома. Елена Тихоновна иногда ее поправляла.
Приблизившись к беседке, я услышала, о чем идет речь.
– Марфа, а разве не в конце девяностых Крыжова посадили? Дефолт уже был, когда он сел.
– Разве? А я думала в начале девяностых, – засомневалась Марфа Егоровна.
– Да нет же! В конце девяностых, если не в начале двухтысячных. Его взяли под стражу, вот тогда Вера Федоровна квартиру и продала.
– Значит, эта квартира была в том подъезде? – уточнил Иван Антонович, показав рукой на ту часть здания, в которой находился мой кабинет.
– Да. А во втором подъезде жили Кауфманы.
«А разве не наоборот?» – удивилась я.
– Они тоже квартиру продали, – довела до сведения Черпака Елена Тихоновна.
«И почему я подумала, что люк в квартире Кауфмана? – недоумевала я. – Ведь номер квартиры назван не был. Мне надо было уточнить у Марфы Егоровны и Елены Тихоновны. Но они сказали, что бомж повесился на толстой трубе, в том месте, где этих труб много. Я решила, что это тепловой узел. Там действительно много труб, но только ли там?»
В подвале я была, трубы видела. Мысленно я представила темное вытянутое помещение. В противоположной стороне подвала тоже много труб, но я о них почему-то тогда не подумала. А там и канализационная труба, и водопровод, и отопление.
«Что же получается? А получается то, что люк находился не в квартире Кауфманов, а в квартире Крыжовых», – эту информацию следовало осмыслить, заодно связать Булкина с Крыжовым.
Это оказалось не так сложно: «Крыжова в конце девяностых или в начале двухтысячных посадили – Булкин сидел регулярно. Почему бы им не сидеть на одной зоне?»
Долго стоять за спиной у Ивана Антоновича мне не пришлось. Марфа Егоровна меня заметила и окликнула:
– Вика, ты?
– Доброе утро, – поздоровалась я, подойдя к беседке. – Иван Антонович, вы меня искали?
– Да. Интересная картина вырисовывается.
– Какая картина?
Прежде чем мне ответить, Иван Антонович поклонился старушкам:
– Спасибо, гражданочки. Вы мне очень помогли. Идемте, Виктория Викторовна, теперь будем разбираться с вами.
– Со мной?
– Нет, с Булкиным, – успокоил он меня. – Я буду мыслить вслух, а вы, если надо, где-то меня поправите. Вы ведь уже хорошо разобрались, кто есть кто?
– Мой кабинет для беседы подойдет? – предложила я.
– Пожалуй. Неплохо будет, если меня там угостят чаем.
– Конечно. У меня есть хороший зеленый чай. Или вы предпочитаете черный?
– Я предпочитаю чай сладкий и с лимоном. А что касается цвета, то мне все равно, зеленый или черный.
