– Адерин… Тюрик предал меня. Он дал им книгу вашего отца.
– Я знаю.
– Зигфрид был здесь, пытался вытянуть из меня признание. – Он смеется; это смех того, кто находится на расстоянии перышка от крика. – Зигфрид со своей коробкой сухих листьев.
Я вздрагиваю и крепче прижимаюсь к нему.
– Я собираюсь убить его. Мы расскажем Собранию правду, обо всем. Я вытащу вас отсюда.
Он выпрямляется и хватает меня за руки.
– Нет, вы ничего не должны делать. Вы и так в опасности, Адерин. Зигфрид пытается обставить все так, будто болезнь и смерть короля – это часть заговора Атратиса с целью завладеть короной. Вы должны уйти из Цитадели как можно скорее. – Он нежно целует меня. – Как только я умру… – Его глаза расширяются от страха. – Как только я умру, он придет за вами.
– Я не собираюсь бросать вас, Люсьен.
– Вы должны это сделать. Я всего лишь один человек, Адерин. Вы должны думать об Атратисе. Это ваш долг. Помните?
Я улыбаюсь, стараясь придать себе видимость уверенности и храбрости.
– Разве так можно говорить со своей защитницей? – Он не отвечает, и я пробую снова. Я легонько кладу руку на его покрытое синяками лицо. – Посмотрите на меня.
Он поднимает взгляд.
– Я не позволю им убить вас. Клянусь кровью Творца. – Я наклоняюсь вперед, прижимаясь лбом к его лбу. – Думаю, я люблю вас, Люсьен Руквуд.
– Я знаю, что люблю вас, миледи.
Дверь со скрипом открывается.
– Очень трогательно. Но пора уходить. – Голос моего кузена звучит странно напряженно. Силуэт Арона вырисовывается на фоне горящего в коридоре факела.
– Уже?
– Боюсь, что так. А теперь быстро.
– Люсьен…
– Идите. – Он целует меня коротко, яростно, потом мягко отталкивает. – Арон, спасибо тебе. Я у тебя в долгу.
– Вот тут ты мне нравишься, Руквуд.
Больше ни на что нет времени. Я нахожусь снаружи камеры, Арон запирает дверь. Я прижимаю руку к шершавому дереву в невидимом, бесполезном жесте прощания. Мой кузен снимает факел со стены, оставляя Люсьена в темноте. Охранник ждет дальше по коридору. Он молча берет у принца факел и ключ и ведет нас обратно к выходу. Обратная дорога не кажется такой уж длинной.
Хорошо освещенные комнаты и коридоры верхнего замка настолько ярки по сравнению с коридорами темницы, даже в этот поздний час, что мне приходится щуриться. Арон провожает меня до комнаты. Мы останавливаемся у двери.
– Спасибо, кузен.
– Ничего особенного. – Он хмуро смотрит на каменные плиты, потирая их носком ботинка. – Я сомневаюсь, что ты сможешь увидеть его снова. Постарайся не думать о нем.
– У тебя есть новости из Мерла?
– Пока нет, – Арон бросает на меня свой взгляд. – Суд над Люсьеном, скорее всего, назначат на завтрашний вечер. Если они признают его виновным – а они это сделают, – он умрет на следующее утро. Я бы посоветовал тебе не присутствовать на казни. – На мгновение его маска сползает, он выглядит пораженным. – О, Люсьен… Мне невыносимо думать о том, что они с ним сделают.
Он может только сказать, что это будет ужасно – хуже, чем то, что сделали с Хоукином. К горлу подступает желчь.
– Тогда завтра мы должны идти к Собранию. Мы не можем ждать.
– Мы обязаны. Мы не должны дать Зигфриду шанс организовать оборону, пока не будем готовы. – Он касается пальцами тыльной стороны моей ладони. – Мне очень жаль, кузина. Но Люсьен был прав. Твой долг перед Атратисом. На карту поставлено больше, чем жизнь одного человека.
Полагаю, Арон тоже прав. Но это не то, что я хотела услышать.
– Тогда спокойной ночи, кузен. – Я захожу в свою комнату и закрываю за собой дверь, прежде чем Арон успеет заметить слезы, которые грозят пролиться из моих глаз.
Весь следующий день я жду вестей из Мерла, жду доказательств, которые позволят нам выступить против Зигфрида. Но солнце уже клонится к горизонту, и ничего не происходит.
– Адерин, пожалуйста, перестань расхаживать! Ты продырявишь ковер. А еще ты заставляешь меня волноваться.
Я сажусь, пытаясь успокоить Летию, но через несколько мгновений снова оказываюсь на ногах. Я подхожу к окнам и распахиваю их настежь. Наверное, на улице холодно, потому что моя спутница щелкает языком и начинает стаскивать одеяло со спинки дивана, чтобы обернуть его вокруг плеч.
В дверь стучат – посыльный от Арона. У меня дрожат руки; Летия срывает печать с письма и читает его.
– Ну, что там?
– Пока ничего из Мерла. Извини.
– А суд?
– Сегодня вечером. В четвертом часу.
Как и предсказывал мой кузен.
Летия внимательно смотрит на меня. Смесь горя и жалости в ее глазах словно хлещет меня по спине.
– Он еще не умер, Летия.
– Адерин… Тебе нужно ясно мыслить. Что бы сказал Люсьен, окажись он здесь?
Я стискиваю зубы и начинаю пинать ногой маленький столик.
– Я знаю, что он скажет. Я знаю, что ничего не должна делать. Только позволить ему умереть в агонии… – Я задыхаюсь, не в силах продолжать.
Летия берет маленький столик и блюдо с засахаренными грецкими орехами, которое стояло на нем. Затем она натягивает перчатки и осторожно берет мою руку в свою, завлекая меня к дивану.
– Садись, Рин, – прозвище из нашего детства. Я уже много лет не слышала, чтобы Летия им пользовалась. – Я позвоню одной из горничных, чтобы она принесла шоколад.
– Нет, я ничего не хочу.
– Но ты ведь даже не обедала.
– Честное слово, Летия, я не голодна. – Желтое платьице, над которым работала моя подруга, лежит на диване между нами. Оно уже почти закончено; она вышивала его крошечными голубыми колокольчиками большую часть сегодняшнего дня. – Сколько лет твоей племяннице?
– Только что исполнилось два года. Я надеюсь, что сделала его достаточно большим; мой брат говорит, что она быстро растет. – Она начинает говорить о шитье и тканях, пытаясь разрядить обстановку, отвлечь меня – и себя – от того, что происходит в Цитадели. От того, что случится с Люсьеном. Мое сердце переполняется болью, когда я слушаю ее.
– Я хочу, чтобы ты поехала домой. – Я вздыхаю и тру глаза, зудящие от недосыпа. – Нет, не хочу… мне нужно, чтобы ты поехала домой.
Летия качает головой.
– Я никуда не уйду, Адерин. Только не без тебя.
– Ты должна это сделать. Неужели ты не понимаешь? У Зигфрида уже есть Люсьен. Я не могу рисковать и тобой.
– Он не заберет. – Она пренебрежительно машет рукой. – Ты обращаешься со мной как с равной, но в глазах остального мира – в глазах такого человека, как Зигфрид, – я всего лишь бескрылая слуга. Никто больше. Ему и в голову не придет, что я чего-то стою.
