Понадобилось еще четыре визита, прежде чем его пригласили в «святая святых». Золовка «немощной» жены Сэмюеля Эллиота пригласила его к чаю. Тень со вниманием выслушал от миссис Эллиот перечень ее хворей, стараясь не обращать внимания ни на великолепные драгоценности, ни на ужасающую тучность хозяйки, и выразил ей благодарность в краткой записке, где даже не упомянул Эмили, которая молчаливо присутствовала на чайной церемонии.
«А теперь раззадорим аппетит», – решил он. Он отказался от пяти последующих приглашений миссис Эллиот и миссис Долтон. Однако с каждым отказом посылал цветы.
Первого декабря он явился на безапелляционный вызов Сэмюеля Эллиота в его старомодную контору на Уолл-стрит. По отношению к старику он держался почтительно, но с заметным оттенком раздражения.
Когда Эллиот спросил, отчего он оскорбляет его супругу постоянными отказами, Джо ответил начистоту:
– Потому что она расставляет мне силки, надеясь поймать мужа для дочери, а я не хочу, чтобы меня считали охотником за чужим состоянием.
– А разве это не так?
– Нет, сэр. У меня есть собственное состояние. Я положил прекрасное начало.
– Так что же ты болтаешься вокруг? Только не говори, что тебя интересует состояние желчного пузыря моей супруги.
– Мне нравится слушать голос вашей дочери, о чем бы она ни говорила. Он звучит, как ангельское пение. Но я не могу ухаживать за ней. Я еще недостаточно богат, чтобы купить ее у вас. Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь: ваша супруга готова отдать все, лишь бы в жилах ее внуков текла голубая кровь. Но вас подобные вещи не заботят.
– Откуда ты знаешь, что меня заботит?
– Знаю. Вы деловой человек. Вы покупаете и продаете. То, что не измерить деньгами, вам не понять.
Джо поклонился и ушел, приняв оскорбленный вид. Помолвка была оглашена в канун Рождества.
42
Элизабет пригласила свою родню на рождественский обед. Она готовилась к нему более месяца, и праздник получился грандиозный. Джулия дала стол в стиле гиппендейл со склада на Шарлотт-стрит, Делия отполировала стол до зеркального блеска, а Элизабет украсила его веточками кустарника с ярко-алыми ягодами, который рос в саду дома Расселлов. Стол смотрелся очень хорошо посреди большой овальной столовой. Бархатные занавески на окнах первоначально имели пурпурный цвет, теперь они полиняли от времени, приобретя ровный красный тон. Элизабет находила, что так гораздо красивей. Элизабет расставила вазы с веточками на подоконниках и разожгла огонь в большом камине, хотя день стоял теплый.
– Я люблю красный цвет, – объяснила она гостям.
– Какая ты умница, как бы и мне хотелось разбираться в подобных вещах.
Генриетта была робка до невозможности, но к Элизабет она чувствовала расположение. До сих пор, однако, у них не было случая познакомиться поближе. Генриетта тоже была беременна, и Элизабет использовала это как повод завязать разговор. Она дала ей подержать Кэтрин, едва только Стюарт и Генриетта прибыли. Пока Лукас разливал яичный коктейль для мистера Когера, Пинкни, Стюарта, Джулии и своего отца, Элизабет делилась с Генриеттой сведениями о воспитании младенцев со всем авторитетом молодой матери. Мать Лукаса с завистью слушала, как шепчутся молодые дамы, ей тоже очень хотелось подержать на руках крошку.
Обед был превосходен, обслуживание безукоризненное. Пинкни ради торжества прислал на подмогу Клару. Хэтти и Делия, в свою очередь, постарались ревниво доказать ей, что хозяйство в доме ведется на более широкую ногу и господа куда элегантней.
После обеда все вышли прогуляться в сад. Небо было безоблачным, бутоны камелий и алые пунцеттии горели в солнечных лучах.
– Не представляю, как можно быть таким же счастливым, как я, если нельзя это выказать.
– Высказать, – поправила Джулия.
Стюарт подмигнул сестре за спиной тетушки. Пинкни улыбнулся. Давно уже Трэддам не доводилось ощущать себя единой семьей.
После прогулки в саду мужчины отправились посмотреть на мост, который возводили через реку Эшли. Генриетта была разочарована тем, что не может пойти вместе с ними. Стюарт много раз рассказывал ей, как они взорвали старый, когда в город входили янки. Ей бы хотелось взглянуть на свидетельство героизма супруга.
– Я вижу, вы очень любите моего брата, правда, Генриетта? – спросила Элизабет.
Невестка вспыхнула.
– Да, – призналась она еле слышно. – Он так добр ко мне и так терпеливо обходится с дедушкой. Ведь Стюарт сам предложил, чтобы старик жил с нами. Я бы никогда не осмелилась даже упомянуть об этом.
– И вы добры к нему, Генриетта. Он теперь такой спокойный, такой счастливый. Прежде он, бывало, постоянно раздражался.
– Правда? Я стараюсь, чтобы он был счастлив. Он очень рад, что у нас будет ребенок, хотя и не показывает это так, как Лукас.
Джулия кашлянула:
– Чертовски гадко подчеркивать это. Джентльмен не должен замечать, что фигура его жены изменилась, тем более хвалиться этим.
Миссис Кэтрин Купер оскорбилась, услышав, как корят ее сына. Элизабет поспешила вмешаться.
– Тетя Джулия, – сказала она, лукаво улыбнувшись, – леди и вовсе не должны упоминать об этом. Особенно незамужние. Они должны быть уверены, что дети появляются из саквояжа доктора.
Джулия, хохотнув, уступила. Мир был восстановлен.
Двумя днями позже Элизабет, срезая камелии, чтобы украсить стол, почувствовала крутящую боль в правой стороне живота. Ощущение разрыва было столь острым, что ей казалось, будто она слышит треск – наподобие того, как рвут льняные простыни. Едва коснувшись живота, она ощутила под руками родовой спазм.
– О Господи! – воскликнула Элизабет.
Густая струя крови брызнула и потекла по ее ногам.
Наконец боль отпустила. Элизабет заковыляла к дому, зовя на помощь Делию. По дорожке за ней тянулся кровавый след.
– Деточка, ребенок родился бы мертвым, даже если бы ты выходила полный срок. Мы называем это placenta previa,
[5]
у плода не было условий выжить. Считай, что ты избавлена от двух месяцев напрасных тягот.
Но Элизабет трудно было утешить.
– Я потеряла дитя, – плакала она. – Мое дитя умерло. Его больше нет. Я этого не вынесу.
Доктор Перигрю дал ей настойки опия и похлопывал по плечу, пока она не уснула. Доктор был стар, на своем веку он повидал немало женщин, которые потеряли детей. Горе Элизабет утихнет. Она молода и здорова, у нее уже есть дочь, которая нуждается в ее любви и заботе, а спустя какое-то время у нее будут еще дети. Однако и он испытывал глубокое горе. Жизнь, особенно вновь зародившаяся, так хрупка, и она так часто ускользает у него меж пальцев. Он все еще не мог смириться с тем, что его познания и врачебное искусство имеют свои пределы, и тяжело переживал свои профессиональные неудачи. «Тебе пора в отставку, старик, – думал он. – Дряхлый, усталый, невежественный старик». Элизабет спала глубоким сном. Он уложил саквояж и ушел. Его ждал больной с крупом.
