— Да так, — отмахнулась я. — Задумалась.
— О смысле жизни?
— Вроде того. А ты как считаешь, в чем ее смысл?
Я повернулась и посмотрела ему в глаза. Аркадий пожал плечами.
— Нет у нее никакого смысла.
— Вот и мне так кажется, — вздохнула я.
— Но, когда видишь такую красоту, с этим можно смириться, — продолжил Аркадий.
— Да, — я посмотрела по сторонам.
Все это я видела много-много раз, но все равно дух захватывает от масштабов и великолепия. И еще — от тишины. В горах всегда на удивлении тихо, даже если ветер шумит или идет дождь. Все равно обволакивает какая-то величественная торжественная тишина.
Я посмотрела на Аркадия, потому что почувствовала его взгляд.
— Не туда смотришь, — сказала я.
— Как раз туда, — ответил он.
Неожиданный приступ смущения заставил меня опустить глаза и отвернуться. Ну чего он сверлит меня взглядом? Мурашки прямо-таки табунами по коже бегают.
— Мы пойдем вон туда, — я показала на вершину, покрытую низким зеленым кустарником и каменными валунами, которые отсюда казались мелкими булыжниками.
— Отлично. Совсем недалеко. И не высоко. Я опасался, что придется по отвесным скалам карабкаться.
— Боишься высоты?
— Ну, вообще-то, да.
— И на канатке было страшно?
— А я об этом не думал. Ты меня все время отвлекала.
Ну надо же. У всех свои насекомые в голове.
— Я тоже боюсь высоты, — вещала я, пока мы шли по грунтовой дороге, проложенной по горному хребту.
— Правда? — обрадовался Аркадий.
— Но только в некоторых обстоятельствах. Меня пугают низкие бортики. Лучше уж совсем без них.
— Удивительное утверждение.
— Ты когда-нибудь катался на старом колесе обозрения? У нас в парке такое стоит.
— В детстве, кажется, катался.
— Страшно было?
— Ага. Хоть оно и не очень высокое.
— Вот. Невысокое. И бортики у него низкие. Это мне не нравится.
Аркадий хмыкнул.
— Если я стою на высоте рядом с бортиком высотой чуть выше колена, мне страшно, — объяснила я. — Хочется перешагнуть и упасть вниз.
— Так ты что, на этом колесе стоя каталась?
— Было дело.
— Да ты хулиганка.
— Есть немного.
Именно так, помнится, меня назвала билетерша. А еще она обещала вызвать милицию, но не вызвала, хотя мне этого даже хотелось. Может быть, тогда мама вернулась бы домой. Чтобы заняться моим воспитанием.
— А ты в детстве, наверное, был примерным мальчиком, — произнесла я.
— Ага. Учился на одни пятерки, слушался старших и постоянно переводил бабушек через дорогу.
— Врешь!
— Вру. Я тоже любил похулиганить. Самую уравновешенную гувернантку мог довести до истерики за пятнадцать минут.
— У тебя в детстве были гувернантки?
— Ага. Родители работали по двадцать часов в сутки.
Я вдруг поняла, что прямо сейчас происходит то, чего я хотела избежать. Мы рассказываем друг другу о себе. То, есть становимся ближе. Мне уже интересно, каким он был в детстве, что любил, что ненавидел, и как именно изводил гувернанток.
Гувернантки! Надо же. Может, у них и дворецкий был. Вместе с мажордомом. Не знаю точно, кто это такой, но из той же оперы. Так, пора это прекращать.
— Подожди-ка.
Я залезла в свой рюкзак, который болтался у Аркадия на спине, и достала солнцезащитный крем. Надо нанести его на все незакрытые одеждой участки тела. Не хочется потом ходить обугленной, как головешка.
— Тебе руки намазать? — спросила я Аркадия.
— А что, надо? Вроде солнце не очень печет.
— Сам смотри. Может, тебе идет красный цвет. Мне лично не очень.
— Мажь, — он вытянул руки вперед.
Оказывается, нанесение крема на мужские руки и плечи — довольно опасная с точки зрения целомудрия процедура. Я старалась воспринимать его руки просто как человеческие конечности и не думать о том, какими они могут быть нежными, сильными, страстными… Но запретные мысли так и лезли в мою глупую голову.
— Может, я тебе тоже что-нибудь намажу? — предложил Аркадий с лукавой усмешкой.
Догадался. Конечно, догадался. У меня щеки горят и это, наверное, заметно.
Я немедленно выразила свое презрение к его предложению громким фырканьем. Аркадий заржал. Ну прямо как в конюшне!
Мы дошли до развилки. Здесь грунтовая дорога, по которой инструкторы катают желающих на квадроциклах, разделяется на две. Одна, накатанная и утоптанная, ведет к пологому подъему. Там совершает восхождение большая часть туристов, стремящихся оказаться на самой высокой точке местной горной гряды. Другая, заросшая травой, тоже устремляется вверх, но к более крутому подъему с другой стороны горы.
— Предлагаю пойти налево, — сказала я.
— Налево я всегда готов, — отозвался Аркадий.
Умеет же он вложить пошлый смысл даже в самое безобидное высказывание!
— Налево идти дальше и подъем круче, — объяснила я. — Но там не натыкаешься на каждом шагу на туриста, делающего селфи.
— Селфи — это пошло, — заявил Аркадий. — Пошли налево.
И повернул свои стопы в названном направлении.
Дорога шла то вверх, то вниз, ноги уже начинали тосковать по ровной поверхности. Вершина, которую мы собирались штурмовать, вроде бы, была совсем рядом, но мы никак не могли добраться до начальной точки восхождения. Солнце палило нещадно, прохладный ветерок, охлаждавший нас в начале пути, где-то заблудился. Тем не менее, я чувствовала себя прекрасно. В трегинговых ботинках мои ноги шагали легко, как на пружинах, а высокогорная тишина наполняла мое сердце блаженным покоем, который не могло нарушить даже присутствие Аркадия.
Он, кажется, тоже чувствовал себя неплохо. Во всяком случае, шагал бодро и не жаловался. Еще один поворот — и дорога стала тропинкой с довольно крутым углом наклона. Через пару десятков метров подъема перед нами откроется один из самых замечательных видов, какие только есть на нашем побережье. Я пропустила Аркадия вперед, мне хотелось, чтобы он первым это увидел, я-то бывала здесь много раз.
— Вот это да! — вырвалось у него, когда он остановился на небольшой каменистой площадке. — Обалдеть!
Да, вид, действительно, обалденный. Когда мы шли, его закрывала гора, но сейчас мы ее обогнули и немного поднялись, поэтому ничто не мешает созерцать бесконечную череду горных вершин, уходящих вдаль. С этой стороны не видно моря и города, только горы до самого горизонта — и это потрясающе.
