В их квартире он приказал Жене и Павлику стоять, пока не принесет свет. Было тихо и пахло нежилым, Павлик в темноте прижался к Жениному боку так, что не оторвать. Жене тоже стало страшно, казалось, что Юрка исчез насовсем и они остались в этой темноте одни. Это были всего мгновения, но такие жуткие, потому что где-то возились крысы. В квартире Титовых крыс никогда не было, Мурка справлялась, да и бабушка ни за что не позволила бы расплодиться этой нечисти, она даже мышей после исчезновения Мурки не допускала. А вообще в городе крыс развелось множество, они стали крупные, откормленные и наглые. Чувствуя слабость людей, хозяйничали, как хотели.
Женя только успела ужаснуться крысиной возне, как послышался голос Юрки:
– Я здесь! Уже иду.
Он появился с коптилкой. Крошечный огонек мало что освещал, но душу грел лучше любой лампы в тысячу свечей.
– Холодно, все выстыло, видно, окна разбиты. Никто не живет.
Они устали и страшно промерзли. Для двоих истощенных от голода детей преодолеть половину города по сугробам слишком тяжелый труд. Где был и что делал Павлик, узнать не удалось, он то ли онемел после какого-то потрясения, то ли вообще не умел говорить. Юрка вспомнил, что раньше малыш даже орал, но выяснять подробности сейчас не хотелось. Завтра, все завтра…
Но спать, не нагрев хоть одну комнату, нельзя, к утру превратишься в сосульку.
– Пошли в кухню, там дрова еще есть, чуть-чуть печку натопим и прямо на ней ляжем спать.
От крошечного огонька коптилки по стенам метались огромные страшные тени, чужая кухня казалась пещерой людоедов. Но Юркина деловитость немного успокаивала. Он присел перед печкой, довольно быстро развел огонь, хотя дрова были сырыми от холода. Когда заплясал огонь в печи, Юрка так же деловито погасил коптилку:
– Керосина мало, надо беречь. И этим огнем обойдемся.
Сначала они присели у печи, просто млея от небольшого огня, но как только ее поверхность нагрелась, Юрка скомандовал:
– Надо принести перину, у бабушки была. На ней спать теплей будет. И еще одеял, не то до утра околеем.
Уже мало что соображая, они действительно пристроили перину на чуть теплую поверхность печи и улеглись, навалив сверху все, что сумели найти.
Если печь что и смогла нагреть, то только перину, хотя к утру от тяжелой чугунной поверхности стало еще холодней. Надо бы закрыть заслонку, когда все прогорело, но Юрка так устал, что, как и Женя, проспал до середины дня.
В кухне снова промерзло все, даже вода в ковшике, заботливо оставленная Юркой в печной золе, покрылась льдом.
– Нет, на этой печи спать нельзя. Она холодная. Да и дров жрет много, – сокрушенно констатировал Юра.
– Вон буржуйка есть.
Страшно хотелось кушать. Об этом вчера забыли из-за усталости, но теперь голод напомнил о себе.
Может, стоило остаться в том районе? Сходить в соседний ЖАКТ, получить новый ордер. Хотя карточки все равно не дали бы. Но думать об этом теперь поздно. Да и жить в чужой комнате не хотелось. Пусть в другом районе, но это Юркин дом, все лучше, чем чужой.
В тот день они не выполнили бабушкин наказ второй раз – зубы не чистили и даже не умывались.
Они нагрели воду в ковшике, размочили остаток сухаря в ней и попили. Больше ничего не было.
Теперь надо было решить, как жить дальше. Буржуйка – это хорошо, но ведь надо что-то кушать.
– В ЖАКТ идти придется. Нам без карточек не прожить… – мрачно объявил Юра. Женя вздохнула:
– Да. Но у нас документов нет.
– Ладно, скажем, что ты моя двоюродная сестра. Или сводная. Дядя Володя хороший, он поверит.
Одноногий усатый дядя Володя излучал спокойствие. Даже стук его деревяшки по полу вселял какую-то уверенность.
– Юрка… Правильно Ангелина говорила, что ты живой, только у мамки подолгу бываешь, потому не видно. А это кто?
– Это Павлик из восемнадцатой. А Женя моя сестра… сводная… мама умерла… погибла…
Юрка понял, что слегка завирается, запутывается, это понял и дядя Володя, но он кивнул:
– Ладно, всех приютим, и сводных, и не сводных. Сами-то справитесь, если никого из взрослых нет?
Юра горячо заверил, что справятся.
Дядя Володя только головой покачал.
– Идите к Ангелине, выправляйте документы. Вот вам записка. Может, Павлика-то в детский дом определите? Или хоть в детский сад? Все легче будет. Как же вы жить будете до новых карточек?
Юрка отмахнулся:
– Найдем.
– Юра, если надо, вы заходите, я к вам не смогу, сам знаешь, мне на ваш этаж не подняться. А вы приходите, чем смогу, помогу. Вот, возьмите на сегодня, – он достал из кармана завернутый в тряпочку сухарь и протянул детям.
Юрка хотел отказаться, но увидел голодные глаза Павлика и не смог.
– Спасибо, дядя Володя.
– Да чего уж там…
– Кто такая Ангелина? – поинтересовалась Женя, когда они вышли из комнатки ЖАКТа.
– Паспортистка наша. Ух и ушлая!
Ангелина действительно была ушлой, при виде Юрки ее глаза забегали, словно тараканы при включенном свете.
– Юра… А ваши все карточки на этот месяц забрали. На следующий месяц будут только двадцать седьмого…
Юра усмехнулся:
– Как они могли? Дядя Боря помер двадцатого. Ладно, мы не за карточками, мы вон Женьку прописать.
Женя уже догадалась, что Ангелина попросту не стала вычеркивать умерших Егоровых и получила их карточки на январь сама. Так делали некоторые в сговоре с дворниками – не объявляли о смерти и получали карточки хотя бы на следующий месяц. Делали и в семьях, и в ЖАКТах.
Видно, этим занималась и Ангелина, потому юлила. Зато она без вопросов прописала Женю и даже вдруг… предложила им чьи-то карточки:
– Вот, возьмите. Семья умерла, я пока не сдавала…
На мгновение протянутые карточки словно повисли в воздухе, но потом Юра резко выдернул их из руки паспортистки. Даже не сказав спасибо, они ушли.
На улице Юрка вдруг зло произнес, словно убеждая сам себя:
– Ну и правильно я карточки забрал! Все равно она их не сдала бы.
– Не переживай, – успокоила его Женя и вздохнула: – Хоть бы скорей эта война кончилась.
Юрка остановился, разглядывая карточки, и даже присвистнул:
– Ого!
Да, это был подарок – одна рабочая, одна служащая и одна иждивенческая! По новым нормам-то!
– Смотри, за сегодня уже выкуплено. Все равно сходим в булочную. – Он снова посмотрел карточки. – Почти буханка на день. Столько и не съесть. Обменяем на что-то. Хоть Ангелина и нечестная, а нам жизнь сытую устроила на эти дни.
