Конечно, хотелось тоже встать в цепь, но взрослые не допустили бы детей к тяжелым ведрам, Юрка попытался пристроиться таскать пустые ведра обратно, но его быстро выпроводили и оттуда:
– Мал еще. Не путайся под ногами.
Они немного померзли, наблюдая за чужой работой, а потом потопали обратно, слишком холодно, чтобы глазеть, к тому же рабочим скомандовали идти греться:
– Пока хватит. Потом еще. К тому же время.
Из репродуктора донесся тревожный голос:
– Внимание! Крысиный водопой! Осторожно!
Рабочие собирались как-то слишком поспешно, словно готовились бежать.
Тому, кто никогда с таким ужасом не сталкивался, эти слова ни о чем не скажут, потому и Юрка с Женей не обратили внимания. Но не успели они пройти мимо территории завода, как увидели то, что забыть не смогли уже никогда. Навстречу двигалась серая волна.
Ошеломленные дети стояли посреди улицы, не понимая, что это и что делать. К счастью, их заметил взрослый, подскочил, рванул за собой в сторону:
– Сдурели?! У крыс на пути стоять!
– У кого?
А их уже утащили подальше и повыше.
– Крысы ж на водопой идут. Сожрут к чертовой матери, и тявкнуть не успеете.
У Жени, да и у Юрки тоже от ужаса волосы приподняли шапки и намотанные сверху платки. Серая волна и впрямь оказалась скопищем крыс, вернее, организованной их колонной. И двигалась эта колонна к Невке, откуда только что ушли набиравшие воду люди. Тысячи тварей словно текли к воде, покрывая собой всю улицу. Казалось, сама земля шевелилась.
– Какой ужас… – прошептала Женька.
– Им на пути не попадайся, собак и тех сжирали между делом. Жуть, – согласился их спаситель и посоветовал: – Вы, пока они не пройдут все до одной, с места не сходите. Здесь безопасно. А потом бегом подальше. Вам куда надо-то?
– На площадь Льва Толстого.
– Ничего, здесь прямо. Я когда впервые такое увидел, прятаться некуда было, пришлось на столб залезть и полчаса сидеть, вцепившись. Только слез, присел передохнуть, а они, твари, обратно поперли. Я снова на столб! – мотал головой, вспоминая страшное приключение, мужчина.
Крысы шли плотно, словно держась друг за дружку, они были крупные, сильные… Кому-кому, а этим тварям еды хватало.
– Как же Мурка могла бы с ними справиться? – невольно пробормотала Женя.
Когда она рассказывала Павлику о героических сражениях Мурки с крысами, то откровенно врала. В борьбе с этими тварями Мурка и погибла.
Вспомнив свою любимицу, Женька даже всплакнула. Юра поморщился:
– Ты чего, испугалась, что ли?
– Нет, вовсе нет, – отмахнулась Женя и поспешно отвернулась к Павлику.
Малыш стоял, широко распахнув глаза в немом ужасе.
– А ты чего так испугался, Павлик? – Женя присела перед мальчиком на корточки. – Ты боишься крыс? Не бойся, здесь они не достанут.
И вдруг сообразила:
– Тебя крыса укусила, да?
Павлик перевел взгляд на Женю и кивнул.
Вот в чем дело…
– Сильно?
Мальчик попытался вытащить штанину из валенка, Женя остановила:
– Дома покажешь. Здесь холодно.
Она присела, обхватила малыша полами своей шубы, прижала к себе. Вот почему он так плохо ходит и молчит. А они подгоняли Павлика, ругали за то, что медленно тащится или не желает оставаться дома.
Из-за страшной встречи с крысиным водопоем как-то забылось отсутствие электричества.
Стоило вернуться домой, новая беда напомнила о себе. В их доме свет не горел давно, но молчание метронома казалось зловещим.
– Плохо, что он не тикает, правда, – осторожно произнесла Женя, словно боясь спугнуть неприятную тишину.
Они, как и многие ленинградцы, уже не ходили в бомбоубежища, пока спустишься, потом поднимешься, тревогу объявят снова, а ходить туда-сюда на пятый этаж тяжело. К тому же слишком много примеров гибели людей в подвалах: где-то фугаска взрывалась так, что всех заваливало, где-то прорывало трубу, и не имеющие возможности выбраться из-за завалов люди гибли в бомбоубежище от ледяной воды.
Но отсутствие привычного ровного звука метронома напрягало, казалось, что жизнь остановилась совсем.
– А давай песни петь! – неожиданно предложила Женька и запела «Юного барабанщика».
– Повеселей что-нибудь.
– Хорошо, буду петь про ветер, – согласилась девочка.
Эту песню они пели для раненых красноармейцев в госпитале, который устроили во Дворце пионеров.
Случилось это так. Однажды в поисках булочной, в которой есть хлеб, они дошли до Аничкова дворца, потянуло внутрь, посмотреть, что теперь в комнатах, где были любимые кружки. Оказалось, как и в Женькиной школе, везде палаты. Как-то само собой получилось, что дети стали ходить туда, в чем-то помогали, как и в сентябре, читали письма тем, кто сам прочесть не мог, писали, Юрка с серьезным видом обсуждал достоинства оружия Красной Армии, изумляя красноармейцев своей осведомленностью. Те даже интересовались, не собирается ли он стать военным.
Женька, как и с Зоей и Тамарой, читала стихи, она умела делать это с выражением. Особенно бойцам понравились стихи Ольги Берггольц. Два таких стихотворения, переписанных от руки, Елена Ивановна принесла еще в конце октября. Женька выучила и с удовольствием декламировала эти строчки:
– Мы знаем – нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды.
Но Родина с нами, и мы не одни,
и нашею будет победа!
– Вот это правильно. Это по-нашему, – соглашался пожилой боец без руки, ему вторили остальные.
Кто-то попросил спеть. Сначала вспомнились песни вроде «Юного барабанщика», но это показалось неуместным, и Женька неожиданно для себя запела:
– А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…
Юра подхватил:
– Веселый ветер, веселый ветер…
Так и стала эта песня почти гимном, пели ее часто, звонкие детские голоса словно разгоняли тьму вокруг. Но много петь не пришлось, в декабре сил на длинный путь уже не хватало, да и все время проходило в очередях за хлебом, в поисках магазинов, в которых можно хоть что-то купить, в поисках дров. После смерти Станислава Павловича, вернее, еще раньше, когда он стал уже слишком слаб, чтобы тащить большую часть бытовых забот на себе, жизнь Юры и Жени превратилась в настоящее выживание.
Не у них одних, так жили большинство ленинградских детей. Школьники старших и средних классов ходили на уроки, младшие сидели дома. Вернее, не сидели, они стояли в очередях, таскали бидончики и кастрюли с водой, нянчили малышей и ждали прихода родителей. Если родители на казарменном положении или на фронте, дети оставались одни, даже если малы. Совсем маленьких определяли в детские сады, которые стали работать круглосуточно, или вообще в детские дома, но многие дети хозяйничали сами.
