Станислав Павлович сказал верно: их детство закончилось с началом блокады независимо от возраста. Дети стали взрослыми в одночасье.
Женя вспомнила:
– Павлик, давай твою ножку посмотрим. Болит?
Мальчик кивнул.
Рану затянуло, но не новой кожей, а… штаниной. Крысиные зубы вырвали мясо вместе с тканью штанов, лоскут пропитался кровью и засох, попросту запечатав рану. Укус крыс обычно заканчивался гибелью или тяжелой болезнью, но Павлик выжил, только хромал. Наверное, сказалось то, что он удрал из квартиры и долго стоял на улице на морозе.
Юрка разыскал йод и какой-то порошок. Объяснил:
– Бабушка всегда мне царапины и ранки этим посыпала, чтобы заражения не было и быстро заживало. Правда, помогает.
Они нагрели воды и принялись осторожно отмачивать рану Павлика, чтобы обработать ее. Было видно, что малышу больно, но он только тихонько стонал.
– Потерпи немножко, сейчас полегчает. Зато хлебца получишь, – уговаривала его Женя.
Увидев, как она отламывает от своего кусочка половину для бедолаги, Юрка поделил и свой:
– Раненому надо хорошо питаться. Жень, там у тети Веры горчичный порошок есть, целых две пачки. Она ноги парила, чтобы не простыть. Говорят, из него можно лепешек напечь.
Об этом они слышали в очереди. Горчичный порошок действительно вымачивали несколько дней, часто сливая воду, потом смешивали с чем-то съедобным и пекли лепешки. Решили попробовать, а заодно провели ревизию во всех шкафах и ящиках комнат. Нашли немало полезного.
Во-первых, целых три коробка спичек – немыслимое богатство в дни, когда на человека в месяц продавали по карточке два коробка, неполных и часто отсыревших.
Во-вторых, столярный клей, немного, но все же! Об этом тоже говорили в очереди – из столярного клея получается неплохой студень, надо сварить с лаврушкой и перцем.
В-третьих, две свечки – запас мирного времени на тот случай, если отключат свет.
В-четвертых, коробка цветных карандашей и большой альбом для рисования. Это был подарок Павлику.
– Держи! Рисуй, что сможешь, хоть крысу, чтобы потом ее зачеркнуть. Или фашистов, мы их тоже перечеркнем.
Павлик не умел рисовать, но карандашом по бумаге водил с удовольствием.
– Смотри, Павлик, здесь листов как раз хватит до весны. По одному в день, договорились?
Мальчик кивнул. Порошок Юркиной бабушки явно помог: и боль стихла, и рана успокоилась.
В ледяной квартире на пятом этаже старого ленинградского дома двое детей двенадцати и десяти лет трогательно заботились о трехлетнем малыше. И это было для блокадного Ленинграда неудивительно. Прав Станислав Павлович – часто необходимость заботиться о ком-то другом, более слабом, держала на плаву.
В одной кастрюле вымачивалась горчица для будущих лепешек, в другой столярный клей для студня. Еще несколько месяцев назад никому и в голову не могло прийти, что это можно есть, после блокады никому не придет в голову попробовать такие «деликатесы», но в конце января 1941 года в блокадном Ленинграде, где из-за нехватки электроэнергии на некоторое время встали не только трамваи, но и хлебозаводы, даже столярный клей стал деликатесом.
– Жалко, хомуты пропали… – вздохнул Юрка.
– Да, жаль, не успели сварить, – согласилась его подруга.
Хомуты, вернее, конскую упряжь Станислав Павлович и Иван Трофимович купили в конце сентября. Никому ничего не объясняя, сходили с большой тележкой на рынок, где еще работал магазин, торгующий разными скобяными и подобными кожаными изделиями, и привезли оттуда мешок ремней и по хомуту. Сложили все в кладовку, объяснив:
– Не понадобятся – вернем в магазин.
Ремни полагалось нарезать узкими полосками, долго вымачивать и вываривать. За суп сходило, а уж если имелась щепотка крупы!..
– Юр, мне приснилась жареная картошка.
– А мне в мундире. Я ее чистил, посыпал солью, макал в масло и ел! Горячую, рассыпчатую…
Они стали вспоминать, что вкусного ели до войны.
Удивительно, но в этих воспоминаниях не было пирожных или дорогих конфет, сейчас куда более вкусной казалась простая, но сытная еда.
– И манная каша… пусть даже с пенками. Я их терпеть не могла.
– Я и на перловку согласен.
– И яичницу с колбасой… Павлик, ты знаешь, что такое яйцо и колбаса?
Малыш подумал и помотал головой.
– Не помнит, конечно. Ничего, Павлик, вот скоро закончится эта чертова блокада и вообще война, мы купим на все деньги еды и будем целую неделю только кушать!
Юрка рассмеялся:
– Лопнешь, Жень. Или живот взорвется.
– Даааа… Я буду толстая-толстая… и сытая… Возьму два куска хлеба… белого хлеба, на один положу толстый кусок колбасы, а сверху на нее толстый кусок сыра. Второй кусок намажу повидлом… не земляным, а яблочным и намажу толстым слоем густой сметаны. И буду кусать то от одного куска, то от другого. И запивать сладким чаем. Очень сладким…
Они еще долго перечисляли, что съедят и как будут все это смаковать. Какой вкусной казалась теперь довоенная еда! Не мороженое или пирожное, не торты или конфеты, а то, что было на столе каждый день и в изобилии. Поесть вдоволь просто хлеба, пусть черного, пусть плохо пропеченного, но вдоволь.
– А я бы не стал вот так кусать, – мечтательно протянул Юрка. – Я бы порезал белый хлеб на маленькие кусочки и каждый отдельно обмакивал в масло.
– Я тоже по кусочку. Пусть даже повидло будет земляное, но чтобы ложкой понемногу брать и слизывать.
Земляное повидло – тоже изобретение блокадного Ленинграда. Где еще можно было попробовать повидло из… земли? Настоящей земли, почвы, пропитанной патокой сгоревших Бадаевских складов.
Когда в первый день блокады 8 сентября разбомбили Бадаевские склады на Киевской, деревянные конструкции загорелись с легкостью, пострадали запасы муки и сахара. Конечно, на складах были не только эти запасы, но в основном они. Запасы не так велики, как объявляли власти, мол, гитлеровцы разбомбили продовольственные склады, потому Ленинград и голодал. На неделю сгоревшего для города хватило бы, но не больше.
И пока одни ужасались черному дыму, поднявшемуся в небо, другие восхищались жуткой красотой пожара, третьи, самые практичные, бросились к пожарищу с лопатами и ведрами, нет, не тушить – копать. Через неделю на месте сгоревшего сахара был основательный котлован. Немного погодя на рынках уже продавалась черная земля, пропитанная патокой от сгоревшего сахара. Расценки на землю с разной глубины были разными в зависимости от степени пропитки.
Вот из этой земли и делали повидло. Для этого ее очень хорошо промывали, используя потом воду как сироп, долго варили и ели. От черного блокадного деликатеса, как и от желе из столярного клея, котлет из книжных корешков, лепешек из горчицы и прочих изобретений голодных людей повальных смертей не было, разве только заворот от несварения из-за большого количества съеденного сразу. Да, бывало, когда человек не выдерживал и съедал то, что предназначено для целой семьи.
