На ее счастье взрывы переместились в сторону парка имени Ленина. Женька вырвалась из рук женщины и побежала к Юрке. Тот лежал с открытыми остановившимися глазами и словно пытался что-то сказать в последний миг своей жизни. Ей, Женьке, сказать, о чем-то предупредить… Из уголка его рта вытекла и замерзла тоненькая струйка крови.
Поверить в это, как и в гибель мамы под развалинами их дома, было невозможно, но вот он, Юрка, который уже никогда не скажет, что она просто девчонка, не посмеется, не станет командовать…
Подошедшая женщина, которая не позволила выскочить под свистящие осколки и Женьке, отвернула ее от Юрки:
– Не смотри.
Его чем-то накрыли, только позже Женька поняла, что не обратила внимания на главное – осколок разворотил Юрке половину грудной клетки.
Подошли две девушки из МПВО, что-то спрашивали, Женя отвечала, кажется, называла имя и фамилию друга, потом одна из девушек помогла им с Павликом выйти на проспект, чтобы добраться до дома, ведь Женька даже не представляла, как идти…
Как дошли, она не помнила.
Записка в двери черного хода для дяди Миши не тронута, значит, надо еще ждать. Только чего ждать?
Когда пришла похоронка на папу и умерли бабушка и Станислав Павлович, у нее была мама… Когда погибла мама, рядом был Юрка, которого Женя воспринимала как старшего брата.
С гибелью Юры у Жени не осталось никого, никакой защиты в этой страшной жизни. Рядом только молчащий Павлик, у которого тоже никого. Раньше они боролись за жизнь вместе с Юркой, он командовал, она выполняла, помогала, спрашивала совет. А теперь? Сама… все сама… Ей десять, Павлику три года, детство обоих давно кончилось, но ведь и взрослыми они тоже не стали. В заснеженном обледеневшем блокадном Ленинграде двое маленьких детей остались совсем одни, без карточек, денег, документов. Выбор невелик – они могли просто погибнуть, пойти в детский дом или справиться со всеми трудностями и дождаться дядю Мишу.
Женька сдаваться не собиралась, но, подумав о буеристе, испугалась. Дядя Миша родственник Юрки, что, если он не захочет спасать чужих Женьку и Павлика? Если это вообще нельзя сделать без Юрки? Наверное, он оформит какие-то документы, даже теперь без документов никуда, да и добиться эвакуации не так просто: чтобы получить разрешение, нужно оплатить все квартирные долги, а как это сделать, если денег нет?
Ужаснувшись гибели друга, Женя совсем забыла и о еще одной беде – у Юрки остались их карточки и деньги! Те немногие деньги, что были, пропали. И золотой портсигар, за который Юрка собирался что-то выручить, тоже лежал в кармане его пальто.
Положение было настолько ужасным, что Женьку спасло лишь непонимание всей катастрофы. Вернее, она понимала, но… не понимала. Гнала от себя мысли о положении, в котором оказалась.
В первые дни Женьку выручила привычка что-то делать. На этом настаивал еще Станислав Павлович. Пока он был жив, старался, чтобы у Жени и Юры все время находилось какое-то занятие: они либо ходили в магазины, либо собирали дрова, носили воду, а когда было совсем холодно, занимались домашней работой и учились. Каждый день повторять стихотворения, каждый день узнавать что-то новое, не давать себе покоя, не позволять усталости, холоду и голоду взять верх.
По привычке Женька топила печку, грела воду, что-то варила, как это делали они с Юркой. А еще рядом был Павлик. Он не хныкал, ничего не просил, он по-прежнему молчал, но, прижимая мальчишку к себе в попытке сохранить тепло, Женька чувствовала, что не сможет просто бросить малыша, не сможет лечь в сугроб и заснуть навсегда, как хотела после гибели мамы.
Сначала машинально, а потом осознанно она организовывала немудреный быт, вспоминая, как все делал Юрка.
Конечно, на следующий день они не понесли никакие вещи на рынок, но хотя бы то, что выменял Юрка, оказалось цело.
– Ну что, Павлик, у нас больше никого нет, даже Юры. Только ты и я. Знаешь, каким он был хорошим.
Малыш кивнул и вдруг полез под стол. Достал упавшую туда фотографию Юрки и протянул Жене. На снимке счастливый Юрка в яркий майский день смеялся, запрокинув голову. Тогда казалось, что ничегошеньки плохого с ними в жизни вообще не может случиться.
Поплакать бы, но слезы словно замерзли вместе со всем городом.
– Знаешь, Павлик, а мы выживем. Вот всем этим проклятым фашистам назло выживем! Совсем скоро март, пусть холодно, но это же весна. А Станислав Павлович правильно говорил: весна – это победа жизни над смертью. Мы уже дожили до весны и будем жить дальше.
– Павлик, мы пойдем к паспортистке, но ты ничего не скажешь там о гибели Юры, понял?
Мальчишка кивнул, несмотря на нелепость требования Жени. Как он мог что-то рассказать, если вообще не говорил. Но Женя все чаще разговаривала с ним, просто чтобы не забыть человеческую речь, чтобы слышать собственный голос. Она читала стихи, пела песни, просто болтала без умолку, обсуждая с Павликом свои действия и планы. Это помогало.
Вместо умершей от водянки Ангелины сидела другая девушка. Она строго оглядела Женю и Павлика и поинтересовалась, где Юрка.
– Болеет, – спокойно соврала Женька.
– Ему уже не полагается детская карточка, он знает?
– Да, – Женя вспомнила разговор о том, что с двенадцати лет Юрке положена иждивенческая, или, как ее зло прозвали, «изможденческая» карточка, нормы по которой были самыми маленькими. – Он знает, Ангелина предупредила.
– В детский дом не собираетесь?
– Нас скоро на Большую Землю увезут, Юркин родственник обещал.
– Какой? – девушка задала этот вопрос просто так, чтобы что-то сказать. Она все еще сомневалась, стоит ли отдавать карточку Юры чужой девочке, которая вовсе ему не родственница.
– Дядя Миша.
Это имя произвело впечатление на новую паспортистку, она заулыбалась:
– Миша приходил? Где он, на каком фронте?
Женька не знала, можно ли рассказывать о буерах, но потом решила, что если сам дядя Миша не скрывал, то ничего плохого в этом не будет. Оказалось, что и буера новой паспортистке знакомы:
– Да, он вечно по Ладоге по льду под парусом гонял. Обветренный, даже обмороженный. Бррр! Холодно, а им хоть бы что. Придет, передавайте привет от Маши.
Она отдала карточки, уже не сомневаясь. К тому же она быстро оформила документы на пенсии всем троим детям – Жене, Павлику и даже Юрке.
– Дядя Володя вас знает, подтвердит. А про разрушенный дом мы сами запросим. Пенсию получите через неделю. Есть на что жить эти дни?
– Да, – успокоила ее Женя. Было не по себе от лжи про Юрку, потому она торопилась уйти.
Дома Женька посчитала деньги, которые Юрка прятал от крыс в небольшой металлической коробочке из-под конфет. Нашлись три рубля семнадцать копеек. Если экономно, то на неделю хватит.
Еда у них есть, хлеб купят, на дрова пустят все, что подвернется под руку, воду принесут. Решив так, Женька подумала, что Юра одобрил бы ее. И Станислав Павлович одобрил бы. И бабушка. И мама. И папа… И их учительница Клавдия Трофимовна…
