На самом же деле барокко явило первый убедительнейший пример абсолютного синтеза искусств, когда здание без всякой функциональной необходимости превращается в подобную природному образованию скульптуру, а архитектор впервые воспринимается и как полноценный художник-скульптор. Недаром барокко придумано Микеланджело, скульптором и архитектором в одном лице, который, может быть, меньше преуспел на конструкторской стезе в рамках управления строительством купола собора Святого Петра, но зато превратил в своевольную скульптуру-водопад лестницу в интерьере библиотеки Лауренциана во Флоренции, а также скрестил скульптуру и архитектуру в капелле Медичи. Барокко породило первые здания-скульптуры, здания-объекты и в средовой квартальной структуре европейских городов.
Глава 4
Неоклассицизм и историзм
К середине XVIII века археология и зарождающаяся история искусства накопили столько знаний о памятниках Римской империи, что их просто необходимо было где-то использовать. Но, конечно, не такой рачительный подход породил неоклассицизм, новый могучий стиль, а чувство или рациональное понимание того, что искусство Древнего Рима не исчерпано, не «выучено» полностью, что за период барокко был сделан некий воображаемый шаг в сторону от постижения всех сохранившихся богатств Античности (и еще, к тому прибавим, могущих быть раскопанными в Европе, а также тех, к которым еще нужно было ехать в страны Леванта, на далекий Ближний Восток). Все эти богатства и впрямь не были освоены.
И вот культура в целом и архитектура на переднем фронте культуры начинают осваивать заново как будто испорченную стилем барокко античную ясность не только конструкций, но в первую очередь декоративных форм, причем не следуют за Витрувием с его триадой «польза – прочность – красота», а придумывают тяжеловесные и немного лукавые слова, как будто возникшие больше из чтения латинских авторов или отрицания барочных храмов Рима XVII века, чем из лицезрения самой Античности, театра Марцелла или портика Октавии. «Благородная простота и спокойное величие» Винкельмана рисуют образ нового искусства как повторения искусства древнего, которое, согласно этой формуле, обладает аристократической простотой (это вместо простоты буржуазной, вместо ренессанса, что ли?), а также величием, которое, видимо в отличие от взволнованных барочных форм, имеет спокойный характер. Если убрать из этой формулы простоту и спокойствие (как полемические положения, как следы борьбы с барокко), то останутся благородство и величие, что, кажется, точнее отражает основные лозунги неоклассицизма.
Архитектурный комплекс острова Новая Голландия, созданный в духе французского неоклассицизма, завораживает гармоничной монументальностью. Санкт-Петербург, 2016
Историю неоклассицизма можно изобразить как историю борьбы между собой художественных центров Европы того времени, но также и как ступени лестницы археологического, научного познания античной архитектуры, познания, сопровождавшегося соревнованием талантов, сочетавших обретенные, выисканные формы со все большим мастерством, со все большей убедительностью и свободой. В общем, этот процесс видится как непрерывная фотосъемка памятников Античности с одной точки, съемка, в которой совершенствуются и аппараты, и объективы, и мастерство фотографа, из-за чего снимки не только становятся резче и контрастней, но и художественно эволюционируют в сторону большего проникновения в суть фотографируемого.
Может быть, эту метафору следует распространить не только на неоклассицизм, но и на последовавший за ним историзм: тогда в период неоклассицизма способом познания античных памятников будет не чертеж, а рисунок (откуда и расцвет архитектурного рисунка в этот период), что и объясняет определенную рукотворность и даже свободу отражения Античности в неоклассической архитектуре. В период историзма таким основным способом познания видится фотография, что и определяет известную механичность и даже намеренную педантичность отражения в этот второй период.
Когда и где начинается архитектурный неоклассицизм? Кто первым выстроил здание в этом стиле? На эти вопросы ответы можно получить очень разные. Ясно только, что стиль родился все же скорее во Франции, где мы видим его образцы в творчестве Жак-Анжа Габриэля. И во Франции этот стиль, чуть более строгий и спокойный по сравнению с предыдущим барокко и рококо, зародившись еще при Людовике XV, очень быстро развивается, претворяясь в «стиль Людовика XVI».
В Италии постройки Пиранези и Ринальди показывают промежуточные формы, но очень скоро при посредстве образцов, взятых у Палладио, стиль обретает даже большую, чем у французов, строгость у Джакомо Кваренги, начавшего свою деятельность в Риме и развернувшего ее уже при дворе российской императрицы Екатерины II (что сообщило его постройкам размах и великолепие). Одновременно англичане обращаются к тому же Палладио, создавая вдруг, почти на пустом месте, образцы пронзительной неоантичности. Великая французская революция или даже только подготавливавший ее дух вольности позволяют французам преодолеть то, что русский архитектор-дилетант Николай Львов, думавший о стиле Людовика XVI, охарактеризовал как «кудрявость». У Леду и Булле еще до революции возникает новый стиль, в котором знание форм сочетается с подчеркнутым величием, уже даже не всегда спокойным; кроме того, недавно открытый Пестум начинает будоражить умы новой, древнегреческой темой, архитекторы заново открывают для себя дорический ордер и тему периптера.
Оказывается, что помимо Древнего Рима есть не абстрактная, а настоящая Греция, пока только в виде Великой Греции на юге Италии. Но европейские архитекторы проникают все дальше, в настоящую Грецию, в Афины, Ионию. Оказывается, Грецию еще нужно открывать, а кроме того, есть еще римские по стилю Пальмира и Гераса, там же, в горах и пустынях Ближнего Востока. Выясняется, что мир Античности открыт не полностью, более того, есть области, которые обещают не только новое знание, но и новые перспективы: за Римом встает Греция, перспектива открывается вглубь истории, к истокам, а истоки оказываются во многом ярче среднего течения воображаемой реки Античности.
В самом конце XVIII столетия поход армии Наполеона в Египет открывает новое поле, Египет фараонов – то есть фрагмент истории, которая была до Греции. Глубина уходящей в прошлое перспективы увеличивается. К уже обретенным в этом столетии экзотическим декоративным стилям, китайскому, турецкому, наконец, неоготическому, образующим куст своеобразной игровой архитектуры украшения дворцовых и усадебных парков, прибавляются стили, как будто висящие на генеалогическом древе европейской неоклассической архитектуры: у корня будет египетский стиль, чуть выше архаическая и классическая греческая архитектура, еще выше – республиканский и императорский Рим. О каких-то ветвях в промежутках, например об эллинизме и Византии, европейская архитектура еще пока не знает.
На двадцать или тридцать лет вперед определяется поле борьбы между двумя направлениями, двумя выборами: можно ориентироваться или на Рим, или на Грецию. Смешение того и другого как будто недопустимо. Все остальные стили дополнительны. В период торжества Наполеона возникает римский в основе стиль Empire (ампир), круг истории как будто замыкается, но тут же размыкается под Ватерлоо, тогда как стиль этот продолжает жить в германских и итальянских государствах и в победивших империях, Австрийской и Российской. В период реставрации Бурбонов неоклассическая архитектура господствует и во Франции, но именно здесь видна уже в 1820-е годы какая-то не совсем объяснимая, но заметная сухость: как будто здания обрели свойства энтомологической коллекции, в которой присутствует красота природных созданий, но хитин лишает эту красоту части привлекательности.
