В результате незаметной, но целенаправленной модернистской революции архитектурный пейзаж основной части мира изменился: мечты 1920-х годов начали с необычайной скоростью воплощаться в действительность, силуэты городов стали образовывать плоские крыши лежачих или стоячих пластин, улицы все чаще стали ограничиваться не домами, как было ранее, а лишь тротуарами, а дома вставали дальше, в глубине, то «строчкой», то «лесенкой», то образуя из полудюжины пластин незамкнутые просторные дворы. Идеи простора, обильного освещения, раскрытых, сообщающихся пространств, транспортной доступности и какого-то специфического «транспортного» восприятия архитектуры – из окон движущихся транспортных средств – подчиняли себе города. То тут, то там возникали одинаковые образы: скоростные трассы через город, мостики над ними или подземные переходы, ряды или строчки пластин с выступами лоджий или балконов, низкие стеклянные торговые помещения у основания этих пластин. Это схематично осуществленные идеи Корбюзье и, не в меньшей степени, Баухауса, это также и идеи русских конструктивистов.
Фантазия на тему модернистского квартала. 2016
Поразительным образом социалистический дух и архитектурный язык 1920-х годов стали всеобщими, причем язык в какой-то степени сделался автономным, немного оторвался от социалистической идеи и стал отражать также буржуазные, технократические и прогрессистские ценности. Но дух социализма остался в идее преображения мира, в идее архитектурного способа изменения действительности, в образе действий архитектора, похожего и на писателя в трактовке Максима Горького («инженер человеческих душ»), и на мудрого и доброго хирурга, борющегося с болезнями общества и города с помощью рассечений, вторжений, наложения швов и даже ампутаций. Можно сказать с некоторой уверенностью, что архитектура послевоенного модернизма все же связана с социализмом напрямую, через социал-демократию, которая взяла на себя работу по преобразованию общества, но работу эту представила и начала реализовывать без большевистских эксцессов.
Язык этой новой глобальной архитектуры был не слишком сложен. Если относительно первых зданий новой архитектуры, построенных в 1920-е годы, даже холодно настроенный наблюдатель испытывает восхищение смелостью простоты и новыми, придуманными «из ничего» приемами обработки фасадов и сочетания объемов, то послевоенные постройки часто сливаются в некую общую массу, из которой с трудом вычленяются запоминающиеся формы отдельных зданий. Глаз посвященного в тонкости стиля профессионального наблюдателя скользит по решеткам фасадных членений, по гладким поверхностям, соседствующим со стеклянными плоскостями, по группам балконов или лоджий, скользит – и лишь с удовлетворением отмечает: «да, это послевоенный модернизм, типичный послевоенный модернизм».
Несложный язык архитектуры послевоенного модернизма перетек и в декоративно-прикладное искусство, в мебель, на обложки книг. Стиль, развив себя и опровергнув противников («неоклассицизм» и ар-деко), стал всеобщим, тотальным, захватив все области, в том числе дизайн вывесок, журнальных столиков и авторучек. Он, кажется, распространялся вширь с тем большей охотой, что его движение вглубь явно замедлилось. И все же, поскольку модернизм построен не только на так называемой аскетичной правдивости, но и на отрицании стилей прошлых эпох, накопленного потенциала и архитектурного аскетизма (выразившегося в умножении пластин и членящих их фасадных решеток), а также архитектурного протеста и ниспровержения прошлого хватало для лавинообразного распространения новых форм.
Фантазия на тему квартала, иллюстрирующая художественно-декоративные подходы модернизма. 2016
В середине 1950-х годов в процесс включились и социалистические страны, СССР и государства Восточной Европы, в которых модернизм по приказу властей сменил сталинскую неоклассическую архитектуру. Здесь было построено очень много зданий, некоторые из них примечательны по формам, но все же следует констатировать, что вторая волна модернизма в СССР (и в связанных с ним государствах) была очень мощной, но не такой изощренной, какой была волна 1920-х годов: конструктивисты не дожили до волны обновления (или дожили, но уже в ней почти не участвовали), а молодые архитекторы стали «догонять» Запад, то есть поставили архитектуру стран «реального социализма» в заведомо невыгодное положение, похожее на то, в каком оказались российские архитекторы эпохи барокко и классицизма, вечно «догонявшие» Италию и Францию, а не следовавшие собственным архитектурным традициям.
Здания социалистической версии модернизма конца 1950-х – 1960-х годов принадлежат к той же линии, что и здания Запада. Если разница и была, то в том, что промышленно собранные типовые жилые (и в меньшей степени общественные) постройки были реализованы в таком количестве и с таким плохим качеством, что отвратили жителей больших и малых городов от модернизма вообще. А кварталы так называемых Черемушек появились не только в Москве, где Новые Черемушки дали название этой форме квартала с пятиэтажными, а потом и более высокими панельными домами стандартной, различающейся лишь по номерам типовых серий архитектуры. И эти кварталы, и их типовой характер, и их низкое качество – все это до сих пор отпугивает от модернизма, начавшегося во времена Никиты Хрущева и его постановления о борьбе с архитектурными излишествами (отсюда и уничижительные названия домов – «хрущевки» и «хрущобы»).
Россия, как и другие страны, впала в крайность, перенасытив модернизмом второго сорта свои города и даже села. Но эта крайность выявляла формальную ограниченность и одновременно агрессивность модернизма. Формальная ограниченность слабее ощущалась только там, где модернизм боролся, вступая отдельно стоящим объемом в острый контрастный диалог с окружающим его историческим наследием. Мы еще помним публиковавшуюся в то время во всех учебниках фотографию соседства маленькой церквушки и современной пластины на Калининском проспекте в Москве (сейчас – Новый Арбат). На заново же освоенном пространстве, не отягощенном архитектурой прошлого, глаз наблюдателя очень быстро научился вычленять два-три вида пластин, три-четыре вида фасадных решеток, пять-шесть сочетаний объемов. Однообразные дома, составленные в группы, на Западе очень быстро стали таким же, если не большим знаком беды, каким стали Черемушки.
Университет, Мехико. Вид здания ректората с фресками Альфаро Сикейроса, справа – Центральная библиотека с декоративными фасадами архитектора Хуана О’Гормана. Пример модернистского подхода к украшению огромных плоскостей. Мексика, 2015
Беда поджидала послевоенный модернизм, который назвали интернациональным модернизмом, везде: квартиры обывателей теряли индивидуальный облик и были неразличимы между собой (борьба с мещанским уютом обернулась однотипностью), новые районы были схожи настолько, что только по деталям иногда можно отличить Берлин от Рима и Западный Берлин – от Восточного Берлина. Но самое страшное произошло в градостроительных отношениях модернизма и более ранней городской среды. Оказалось, что разрыв между градостроительными принципами модернизма и исторической средой таков, что эти две части не только не сочетаются, но и часто не могут существовать вместе.
