Модернизм всегда наступает на исторический город, в идеале он всегда хочет его снести, уничтожить, на худой конец – разрезать, отгрызть часть, вторгнуться в него новым и смелым объемом. Все эти вторжения и разрушения оправдывались как борьба с тяжелым градостроительным и социальным прошлым. В прошлом, утверждал модернизм, дома были плохо освещены, плохо проветривались, к ним вели узкие или неудобные транспортные артерии, дома собирались в «берега» этих артерий или, позднее, в правильные кварталы, но это собирание было плохо устроено. В результате, по мнению новых архитекторов, старые жилые дома были плохими машинами для жилья, а старые общественные пространства плохо выполняли свою функцию и выглядели недостаточно просторно. Для того чтобы изменить ситуацию, нужны были бесчисленные вторжения, нужны были новые кварталы, новые общественные здания и площади, новые магистрали.
Поначалу вторжения в исторические города были не слишком активными. Архитекторы ставили отдельные здания на разрушенных войной местах в старой части города, проводили через нее одну-две скоростные магистрали, а новые кварталы жилья размещали на окраинах. Но потом все чаще стали возникать ситуации, когда город строился один на другом, один за счет другого: историческая часть города постепенно редела, в нее все больше и больше проникали новые здания, организующие (с помощью архитекторов, конечно) вокруг себя новую градостроительную среду (если вдуматься, то противоположную исторической среде, то есть неисторическую). Начался процесс разрушения вековых образов, особенно далеко зашедший в разрушенных войной городах, где не стали восстанавливать историческую застройку, а также в новых социалистических городах. Берлин и Гамбург, Москва и Лондон, часть Парижа попали в зону сносов и серьезной реорганизации. А жители стали сокрушаться по поводу сносов, жалеть о кривых домиках, узких улочках и вместе с этими градостроительными переживаниями стали вспоминать фасады с пилястрами и прочими украшениями. Но архитекторы были неумолимы.
Здание парламента в Бразилиа построено по проекту Оскара Нимейера в 1960 году. Запоминающийся силуэт комплекса создает сочетание крупных скульптурных объемов. 2012
Это был первый кризис модернизма: кризис гуманитарный, кризис встречи с историей, которую модернизм отменял. И этот кризис продолжается до сих пор. Нужно сказать, что интернациональный модернизм – первый стиль, который вызвал демонстрации протеста.
Вторым кризисом модернизма был кризис формальный. Форм катастрофически не хватало. В общем можно сказать, что основные формы исчерпались к рубежу 1950–1960-х годов. И первым, кто почувствовал невозможность продолжения прежней сетки фасада, прежней геометричности и прямоугольности, прежней пластинчатости, был Ле Корбюзье, который фактически придумал новый, пластический вариант модернизма, сдвинув само мышление архитекторов в сторону геометрии изгиба от геометрии прямого угла. Метаболизм и необрутализм, пусть и разные вещи, говорят о том же кризисе и являются попытками его преодолеть с помощью грубых, суровых и к тому же непрямоугольных линий и форм. Архитектурный язык Оскара Нимейера за кратчайший период строительства центра Бразилиа придумал и «напел» мелодии практически всех архитектурных шлягеров с криволинейными разнообразными объемами, которые активно применяются до сегодняшнего дня.
Президентский дворец Алворада в Бразилиа (Оскар Нимейер, 1958) с его характерной пластически развитой колоннадой является общепризнанным символом модернистской архитектуры. 2012
Архитектурно-градостроительный облик Гонконга сформирован высотными объемами небоскребов с выразительными силуэтами в духе брутализма. 2016
То, что можно назвать сияющим модернизмом, стиль модернизма 1970-х годов (а в западноевропейских странах, например в Германии, и раньше), в котором важное значение имеет металлизированное стекло и алюминиевые, как будто золотистые тяги, а также использование огрубленных крупномасштабных орнаментальных сеток из металла или бетона на фасадах жилых или торговых зданий в 1960–1970-е годы, тоже является попыткой придать модернизму большую сложность, только не посредством иной геометрии, а посредством использования других материалов и поверхностей.
В принципе архитектурный процесс второй половины 1960-х и 1970-х годов можно представить как постоянный поиск усложняющих и обогащающих форм, как постоянное реформирование интернационального модернизма в сторону большей сложности, даже большей глубины.
Но самым серьезным кризисом модернизма был краткий период постмодернизма. Это был кризис, который можно сравнить с кризисом перепроизводства: акции падают, производство падает, рабочих мест становится меньше. Потом, скажем заранее, все налаживается, но в самом начале и в самом разгаре кризиса страшно очень: может, времена спокойствия и не вернутся больше.
Постмодернизм был реакцией на неисторичность модернизма, на его агрессивность, на его надменность. Причем реакция была внутриархитектурная, не внешняя. Архитекторы, в первую очередь в лице Альдо Росси, вдруг вспомнили об исторических архетипах городов. В словарном запасе градостроителей снова появилось понятие квартальной застройки. Это очень важный момент в нашем повествовании, так как реабилитация квартальной застройки заметно смягчит в дальнейшем градостроительное противостояние вновь созданной модернистской и исторической городской среды. Снова у градостроителей и архитекторов возникнет понимание, что застройка может делиться на уникальные объекты и их средовое, часто квартальное обрамление. Архитекторы вспомнили об угловых акцентах домов в виде башен, о завершениях зданий пирамидами и шатрами, а также о портиках с колоннами.
Эти формы были обобщенными, они выполнялись с помощью механизированного труда, то есть лишены были ремесленной трепетности. Эти формы, исполненные в дереве или бетоне, были покрашены в яркие или просто химические цвета, то есть они связывались с современностью и по механичности исполнения, и по материалу, и по окраске. Но образно перекликались они больше не с современностью, а с исторической архитектурой. Это был зримый шаг назад, в прошлое, это был декларативный отказ от авангардности и футуристичности форм модернизма, пусть и неполный отказ, но знаменательный: у модернизма, оказывается, не хватило своих форм, отрицающих прошлое, а потому пришлось искать недостающее в том самом прошлом, которое модернисты только что отрицали. Тут было недалеко и до неоклассицизма, который поднял голову именно в период постмодернизма и устроил себе в Великобритании и США небольшую резервацию – в виде престижных поселков в историческом духе, отдельных усадеб и городских домов, спроектированных при помощи полновесной неоклассической стилизации.
