Я знаю.
– Она сказала, что совершила ошибку. Что никогда не собиралась разводиться по-настоящему, хотела только напугать меня, чтобы я взял себя в руки и перестал ныть. Но все зашло слишком далеко, и теперь она жалеет. Расплакалась…
Он замолчал. Уперся взглядом в асфальт. У меня уже замерзали руки, а перчатки я не взяла. Хотя сейчас у меня все замерзало, не только руки.
И на работу я наверняка опоздаю.
– Два раза в жизни видел ее плачущей, знаешь. Первый раз на нашей свадьбе – от счастья. Второй – когда умер ее отец. И вчера – третий. Сказала, что поняла – без меня она жить не может. Что я ее солнце. Сказала…
Вчерашняя ледяная игла решила напомнить, как хорошо она умеет втыкаться в сердце. Вот так.
– Сказала, что хочет ребенка. Чтобы у нас была настоящая семья.
Мне показалось, мне в горло залили жидкий бетон. Пока он еще не застыл, у меня был последний бессмысленный вопрос:
– А ты?
– Я… не поверил. Даже когда она сказала, что не станет без меня жить. Не поверил.
Я молчала.
Потому что, если бы проклятие «Эрбы» было бы настолько легким – всего один вечер ужаса, – я бы нашла тогда работу быстрее чем через полгода и не питалась раз в день овощным супом. Если бы оно развеивалось так просто, я бы вышла замуж за седьмого, восьмого или даже девятого мужчину и забыла, как больно мне было в тот день, когда я поняла, что есть нечто общее между двумя самыми ужасными моментами моей жизни.
Нет. Оно бьет насмерть.
– Поверил, когда она развернулась, чтобы уйти. Больше не умоляла и не унижалась. Просто в одну секунду потухла. Вся посерела, плечи опустились. Это невозможно сыграть. Моя Лена сражалась бы до конца.
«Моя».
– Ева… – он поднял на меня глаза.
– Я в порядке, – соврала я. – Рада за тебя.
– Нет, Ева, не надо!
– Радоваться за тебя не надо? – удивилась я. – Ты же получил то, чего желал больше всего.
– Нет. Я уже не желал.
– Да? – Я чувствовала себя глупо, перекидываясь пустыми словами.
«Отпусти меня. Уже все ясно!»
– Ева, она для меня близкий человек. Мы двенадцать лет были вместе. Я просто не могу оставить ее в таком состоянии, не попытавшись что-то сделать. Если бы она меня проклинала или обещала отомстить, я был бы совершенно спокоен. Но ей по-настоящему плохо, не на шутку. Я должен ей помочь, Ева! Понимаешь?
«Что тут непонятного?»
– Дай мне, пожалуйста, совсем чуть-чуть времени, прошу тебя. Немножко. Я должен разобраться, должен решить. Ева…
«Перестань повторять мое имя».
Мне хотелось заорать на него, но бетон в горле уже застыл, поэтому я только неловко кивнула.
– Это да? Ты подождешь? Правда? – Он хотел схватить меня за руки, но я покачала головой и сделала шаг назад, кивнула еще раз и быстро пошла к остановке, отдав управление телом автопилоту.
Яр остался там, позади.
«Все дело в десерте. Я же говорила!»
Шоколадно-ореховый вкус на кончике языка.
Подарок ко дню рождения
В пятнадцать лет я была уверена, что взрослые гораздо меньше страдают от несчастной любви. Думала, что больнее всего переживать ее впервые, а когда тебе разбивают сердце уже в пятый раз – привыкаешь.
Взрослые отмахивались от моего нытья, говорили – переживешь. Это означало не только то, что они забыли, как это – быть подростком, но и то, что от несчастной любви они в свои годы уже не страдают. Это хорошая новость. Однажды все закончится, и я буду встречать предложения остаться друзьями мудрой, немного усталой улыбкой. Выпивать с подругами бутылку розового шампанского, как в кино, и наутро страдать только от похмелья.
Я не видела ни одной взрослой женщины, которая зарыдала бы, услышав обрывок попсовой песенки из проезжающей машины.
Оказалось, они просто хорошо скрывались.
Находили по пути на работу и домой укромные места, чтобы скорчиться за старой трансформаторной будкой и порыдать. Потом протереть лицо матирующими салфетками, закапать в глаза «Визин» и войти в офис с жизнерадостной улыбкой.
В пятый раз сердце рвется даже больнее – не по линиям сгиба, а неопрятно, лохмотьями вокруг старых швов. Рыдать внутри, когда слышишь ту самую песню, больнее, чем вслух.
И мое десятое расставание оказалось самым болезненным из всех.
Иногда мне казалось, что я не сумею его пережить.
Дни тянулись бесконечно, залитые вместо солнечного света тоской, похожей на черную смолу. Если сначала я еще надеялась – крошечным осколком сердца, последним живым среди праха! – что «чуть-чуть подожди» от Ярослава – это один, ну два дня, то на третий умерла и эта надежда. Как положено – мучительно, страшно, невыносимо.
В этот день я удалила его телефон. Отправила в спам в мессенджерах. Стерла так, чтобы при всем желании не могла бы найти в минуту слабости.
Я возвращалась домой как можно позже, чтобы не слышать, что происходит наверху. «Лендровер» стоял возле дома, словно надгробие, каждое утро и каждый вечер, но листья к нему прилипали каждый раз разные.
Если раньше мы постоянно сталкивались с Ярославом, то теперь я подозревала, что он сознательно избегает меня. Может быть, даже прячется за кустами, как я когда-то. Только у него это получалось куда лучше.
Иногда я чувствовала запах его парфюма в лифте – крошечный след, скорее воображаемый, чем реальный… Этого достаточно для того, чтобы испытать сразу и глубокое горе, и огромное счастье.
Он есть, он существует, он ходит теми же тропами, что и я… Но не хочет меня видеть.
Иногда мне казалось, что для счастья достаточно знать, что он рядом, два с половиной метра вверх через бетонную плиту. Иногда – что лучше я уйду в октябрьский лес и останусь там в мокрой земле, заливаемая дождями, только бы забыть о его существовании.
В субботу с утра я выскочила в магазин за йогуртом, потому что от бутербродов и всей остальной твердой еды меня давно тошнило.
Возвращаясь обратно, долго ждала лифта с верхних этажей, вошла – и пропала. Весь лифт был заполнен по самую крышу запахом Яра. Десять этажей и тридцать две секунды я была с ним рядом, вплотную.
Дома меня долго тошнило в ванной под звук льющейся воды. Наверное, в этот момент я поняла, что происходит что-то не то, задумалась – и перепугалась до смерти.
Как же так! Я была предельно осторожна, я же…
Я…
С Олегом я предохранялась с помощью гормонального кольца. С моей тревожностью таблетки – слишком нервно, я боялась забыть их принять, а презервативы ему не нравились. Поэтому кольцо. Два раза в месяц телефон напоминал о том, чтобы вынуть его и поставить обратно.
