И можно лишь предполагать, в клуб какой степени элитарности попадаешь, стоя перед очередным Рафаэлем или Леонардо, происходящим из королевских коллекций (можно было бы написать книгу о том, как воспринимается восприятие с того конца, отгороженного стеклом, как картина фиксирует изменение количества и качества посетителей, их поведения) и объединяющим всех, ну да, в клуб. В умозрительное родство, не без выблядков и кровных браков.
Твоя собственная вненаходимость обеспечивается еще и тем, что, если задуматься, картина, являющаяся неотъемлемой частью выставляющей ее стены, на самом деле имеет к этой стене (к конкретике контекста) минимальное отношение.
Окна в иное – вот что такое объекты, создающие вокруг себя волнение и колебание воздуха.
Вальтер Беньямин писал, что, «созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах», и был прав.
Правда, не для всех 100 % экспонатов.
7
Скажем, я не люблю музеев декоративно-прикладного искусства, потому что объекты оттуда одной ногой стоят в утилитарной надобе. Даже если никто и никогда не пользовался этим фарфором, тканями и оружием, формы их и назначение не противоречат жизненному укладу – эйдически они для него замыслены и изготовлены.
Мне же нужна полная и бескомпромиссная невключенность. Или выключенность. Маленькая смерть. Остановка дыхания в пути.
Утроба надобы отвергает исключение из списков живущих, музеи – это те же кладбища, на которых, правда, происходят постоянные изменения.
Этим музеи мне и любезны: они следующая после кладбищ стадия отвлечения от жизни, менее радикальная, ибо более закамуфлированная под некрофилию некрофилия.
Частный случай ее – тяги к смерти.
Давно пора перестать стесняться того, что в музеях тебя меньше всего интересуют артефакты. И даже не архитектурные и экспозиционные решения, но ощущение особого пространства между жизнью и искусством, около искусства, но не внутри него, поскольку здесь тебе ничего не принадлежит и принадлежать (даже потенциально) не может.
Тебя пустили сюда на время, а принадлежит только то, что может быть рядом с тобой по твоему, а не по чужому желанию.
Как скажем, поздней ночью или самым ранним утром, когда у тебя вдруг возникает категорическая необходимость в подлинном Вермеере.
Принадлежит то, что подлаживается под твое восприятие и под твое потребление, а не наоборот.
Музей – это именно что организация пространства, особым образом устроенного; не случайно время здесь пожирается незаметно, уступая свое место, ну, скажем, мышечной боли усталых ног.
Имеет место быть хронотоп, то есть индивидуальные отличия конкретного мироустройства с очевидным перекосом в сторону протяженности.
По сути, музей воздействует как огромная тотальная инсталляция.
Собственно, жанр инсталлирования, а затем и тотального инсталлирования, «инвайромента», оказывается откликом на возросшую демократизацию зрительских толп и их активного соучастия, происходящего не с ними, в том, что происходит с ними и внутри них, нас.
8
Музей – институция, обобщающая все виды искусства, включающая в себя все, от театра и кино вплоть до музыки и пластики, не говоря уже о литературе.
Причем я не об экспонировании книг говорю и не о показе фильмов, но о способах организации материала, с помощью сугубо кинематографических, театральных или литературных приемов, когда территория музея легко уподобляется романному пространству, монтажным стукам и полифоническим принципам построения…
Сила воздействия в синкретичном сочетании работы всех органов чувств и на все органы чувств.
Почти никакой особой метафизики.
Все просто, четко и конкретно: вот ты идешь по городу, и город оказывается частью тебя, ты делишься с городом (даже если это Париж или Копенгаген), и тут тебе по дороге встречается храм искусств, под тенью которого ты оказываешься извлеченным из своей собственной жизни и помещенным (инсталлированным) в особое помещение, состоящее из сочетания исторической пыли, современных коммуникаций и искусствоведческой мысли.
Ты устраиваешь себе выпадание и полнейшую вненаходимость, подпитываемую темными углами, коридорами и переходами, многочисленными вспомогательными пространствами, обладающими собственной историко-культурной турбулентностью, которую, впрочем, невозможно пощупать руками.
Хотя и кажется, что это ощущение особости проистекания сейчас может соткаться буквально из воздуха во вполне материально ощутимую куколку или же мумию.
Да-да, музейное хозяйство, на мой взгляд, начинается именно с храмово-религиозных практик древних египтян, а потом, по воле цивилизационных волн, вторгается клином в прочие европейские цивилизации.
Экспозиции и экспонаты – сюжет внешний, всеми понятый, но куда существеннее, трепетнее и важнее процесс внутреннего ощупывания пространства, переживания его особенностей, потоков и заводей.
Не случайно лучшие музейные комплексы завязаны на какие-то особенные расчеты и зависят не только от исключительных коллекций, но и от своего местоположения и организации пространственной жизни.
Новые святилища служат не Вере, но обслуживанию самих себя, без выхода в неконтролируемое вовне.
Ну да, музей делает богаче духовную жизнь секуляризованного человечка, смакующего этот непередаваемый комплекс ощущений, завязанный на вестибулярный аппарат и способный возникнуть только меж этих стен и нигде более.
Почти как театр, в котором, правда, представление не заканчивается никогда, даже когда все зрители уходят.
9
Сами по себе артефакты – размазанные по стенам доски – мало что дают, они нужны скорее для излучения ауры, для наполнения пространства ощущением пространства, которым наполняются органы восприятия и которым резонируют внутри соединительные ткани.
Эти излучения похожи на конденсат, выступающий на лбу синдромом Стендалевым или же… неважно… на окнах того или иного музейного зала. Или как в фильме «Миссия невыполнима», прямыми стрелками невидимой сигнализации, которые рвешь телом, точно финишную ленту, но это не лента, но аура.
Не случайно самые сильные ощущения в музее и от музея переживаются не возле экспонатов, в самой что ни на есть непосредственной близости, но посредине залов, как правило, освобожденных (зачищенных) от искусства.
В переходах и отвлечениях, в любого рода сбоях внимания, когда оно, внимание, переключается с недвижимых, закрепленных в пазах изображений и касается края собственных ощущений.
В том числе физиологических.
