Нужно ли говорить, что само слово (фотографическая) карточка происходит от слова «карта»: все мы, снимая Венецию, пытаемся выстроить собственные варианты реальности, подстроить реальность под себя?
Нужно ли говорить, что все наши снимки, многочисленными незримыми нитями связанные с нутряными мотивациями и ситуациями конкретного момента, не выговаривают всей своей информации стороннему зрителю так, как откровенничают с его автором?
Венецианское стекло. Фотографическая конвенция – 2. Нарушение незапретных запретов
1
В Ка’д’Оро самый лакомый объект – «Святой Себастьян» Мантеньи – висит на входе в экспозицию: бывший хозяин коллекции так ценил эту картину, что специально построил для нее автономную мраморную капеллу. Поднимаешься на второй этаж, и там, среди готических и ренессансных скульптур, в углу тот самый шедевр, возле которого сидит специальный дядька в шарфе и кричит всем, активно вращая глазами: «Но фото! Но фото!»
2
Обычно я фотографирую даже под запретом; в каждой венецианской церкви и тем более в музее на входе висит картинка с перечеркнутым фотоаппаратом, что, разумеется, обостряет погоню за эстетическими впечатлениями.
Моя маленькая партизанская война необходима для работы: во-первых, я убежден, что рассеянное внимание современного человека давно уже не способно фиксироваться на особенностях текущего момента, оно его попросту пропускает.
Во-вторых, по себе я знаю, что со временем (и с доступностью гаджетов) зрение меняется: отныне мы смотрим не только глазами (то есть в одиночестве), но и с помощью дигитальных приспособлений, делящих наше внимание с кем-то еще – потенциальная, но возможность поделиться этим впечатлением с кем-то другим (даже если это ты годы спустя) меняет настрой оптики и ее агрегатное состояние.
3
Да, я понимаю, что фотографирование способствует быстрейшему забыванию и «смерти мгновения», но что делать, если есть только те возможности, что есть?
Поэтому я демонстративно кладу телефон в карман и начинаю осматривать Галерею Франкетти только глазами (кажется, спрятав девайс внутрь куртки или в сумку, разгибаешься и начинаешь держать спину гораздо прямее, чем когда ты фотограф). Выхожу на знаменитый ажурный балкон с видом на Гранд-канал (где, кстати, фотографировать можно), поднимаюсь на третий этаж с картинами второстепенных художников и коллекциями декоративно-прикладного искусства, затем возвращаюсь в «ядро» коллекции Франкетти, чтобы мимо глазастого дядьки – его никак не обойти – идти на выход.
Тут он начинает мне что-то говорить и яростно жестикулировать.
Смысл спича ускользает, но добрая и неагрессивная интонация заставляют замедлить шаг, остановиться.
– Не понимаю, – говорю.
И тогда экспрессивными итальянскими жестами он мне объясняет, что я могу сфотографировать «Святого Себастьяна», он разрешает, только если подойду совсем близко к мраморной капелле.
Туда, где видеокамера не видит. В полость слепого пространства.
4
Уж не знаю, отчего он решил меня выделить из толпы.
Скорее всего, скучал, а может быть, увидел, как я фотографировал коллекцию Франкетти через стекло балкона, стоя на готической балюстраде, одной ногой как бы на улице, и оценил сдержанность, с какой я решил не нарушать музейного запрета.
Поблагодарив его, я начал спускаться на лестнице, услышав, как смотритель с прежней яростью кричит очередному посетителю: «Но фото! Но фото!»
5
Случай этот рассказал мне об «итальянском характере» гораздо больше, чем иные исследования.
Тем более что ориентируешься ведь на «отечественную» традицию репрессивной педагогики и страсть к «административному восторгу» у каждой встреченной штафирки.
Ты же любого другого автоматически нагружаешь собственным уровнем «подлости» и скованности, тогда как свободный человек почти обязан быть ленивым и великодушным.
Благородным, да?
6
Кстати, про видеокамеры.
Их, конечно, боишься больше смотрителей, ибо они анонимны и непредсказуемы. Хотя, честно говоря, я даже не представляю, что могут сделать служители культа сохранения ауры, увидевшие фотографирующего туриста.
Подбежать к нему и «засветить пленку»?
Потребовать удалить фотографии?
Реально ли такое?
Блуждая по Ка’Пезаро, я поднялся на чердачный этаж, куда обычно мало кто забредает, – там базируются коллекции «восточного искусства», прекрасно подобранные и совершенно никому не известные. В Ка’Пезаро и так почти никто не заходит, коллекции там специфические, на любителя, а на полати-то и вовсе добираются единицы.
Так вот именно там, среди китайского оружия и японского фарфора, я набрел на комнату с окошком, в котором виднелись экраны видеонаблюдения за музейными залами.
Знаете ли, что в комнате этой никого не было?
7
Не очень ловкая (но, как всегда почти, немая, непроговоренная) ситуация вышла в церкви Сан-Поло, где в одной из отдельных капелл висит многочастный цикл картин Тьеполо-младшего, описывающий Крестный Путь Христа.
Заходя на очередной объект, аккуратно осматриваешь возможные ограничения для съемки, фиксируя, где сидят смотрители и как расположены камеры.
Со временем это входит в привычку, и когда я пришел в Сан-Поло, то автоматически отметил: у мужика, сидящего на билетах и читающего что-то с планшета, экран монитора рябит абстрактным телевизионным снежком, трансляция не работает.
Именно поэтому, оказавшись в комнате с картинам, ничего не боясь и никого не смущаясь, я сфотографировал все 14 картин, висящих чуть выше уровня человеческого взгляда.
Смакуя и делая «большие планы» деталей.
Лишь на выходе я понял, что трансляция на мониторе включается вместе со светом: пока в капелле никого нет, в ней темно. Но, если кто-то заходит, свет включается автоматически.
8
Почему-то боишься не самого факта съемки, но возможности быть обнаруженным: скрываешь сам процесс, точно подворовываешь.
Как бы обнаруживая стремление урвать себе больше положенного (по закону).
Готовясь к поездке, я скачал себе в телефон мобильное приложение от палаццо Дукале, каждая страничка которого сопровождалась перечеркнутым фотообъективом.
Из-за этого я больше двух недель откладывал поход во Дворец дожей, ибо воображение мое раздувалось в какие-то кафкианские фантасмагории с военным режимом и персональными репрессиями.
