– Он не желает светиться. Его никто не видел, даже Гордон. Все их контакты – только по телефону.
– Гарри, мне все это не нравится.
– Я понимаю. Атмосфера «плаща и шпаги». А тем не менее дело движется. Мы нашли покупателя, и две недели назад он получил от нас пробную страницу. Можете мне не верить, но он показал ее разным экспертам, и все подтвердили ее подлинность. Недавно я получил от него чек на десять тысяч. Это аванс, чтобы мы не предложили рукопись другому покупателю. В следующую пятницу он возвращается из Европы, и мы совершаем сделку.
– Кто он?
– Майрон Трамбелл, владелец акций и ценных бумаг. Я про него все узнал. Аристократические корни, живет на Парк-авеню, денег куры не клюют.
– Где его Гордон нашел?
– Он друг его дружка. Ну, того, с которым он сейчас живет.
– И которого вы тоже не видели.
– А зачем мне его видеть? Он, как-никак, мой соперник, а мы с Гордоном встречаемся тайно.
– Все это похоже на ловушку. Сдается мне, дружище, что вас подставляют.
– Подставляют? Вы о чем?
– Сколько страниц рукописи вы видели своими глазами?
– Одну. Ту, которую я две недели назад передал Трамбеллу.
– А если других не существует? Если нет никакого Яна Метрополиса? Если дружок Гордона и Майрон Трамбелл – это одно лицо?
– Эк загнули. Зачем городить огород?
– Месть. Вы ему подлянку – он вам. Зуб за зуб. А то мы не знаем, на что способен человек, этот венец творения. Боюсь, ваш Гордон – не тот, за кого вы его держите.
– Слишком много черной краски. Не верю.
– Вы уже оприходовали чек в банке?
– Три дня назад. Между нами, половину этих денег я уже потратил на тряпки.
– Верните ему деньги.
– Вот еще!
– Если на вашем счете не хватает, я готов вам одолжить.
– Спасибо, Натан, но я как-нибудь обойдусь без пожертвований.
– Они держат вас за яйца, только вы этого еще не понимаете.
– Думайте, что хотите, но заднего хода не будет. Я пойду до конца, пусть гром гремит и земля трясется. Если насчет Гордона вы правы, мне так и так хана, рыпайся не рыпайся. А если вы ошибаетесь, в чем лично я не сомневаюсь, то скоро у меня появится повод пригласить вас на ужин, чтобы вы могли поднять бокал за мой успех.
Стук в дверь
По выходным Том отсыпался. Букинистическая лавка была открыта, но, имея законный отдых, он мог себе позволить поваляться подольше. В эти дни он бы все равно не застал свою И.М. на ступеньках дома в ожидании школьного автобуса (что еще могло бы заставить его вылезти из теплой постели в такую рань?), поэтому и не заводил будильник, а пребывал в своем уютном коконе, пока глаза сами не откроются или не разбудит посторонний шум. Четвертого июня, в воскресенье, спустя три дня после моей злополучной стычки с Роберто Гонсалесом и встревожившим меня признанием Гарри Брайтмана, утренний сон моего племянника нарушил робкий стук в дверь. Он не сразу это осознал, а, осознав, глянул на часы (было начало десятого), медленно спустил на пол ноги и, как пьяный, доплелся до двери. Но как только он ее открыл, с него сразу слетел сон. Его жизнь, можно сказать, перевернулась в одну минуту. А что касается моего повествования, то только сейчас, после основательной подготовки и тщательного рыхления почвы, оно получает необходимое ускорение.
На пороге стояла Люси – девятилетняя довольно высокая темноволосая девочка-подросток с короткой стрижкой и материнскими карими глазами, в протертых красных джинсах, разодранных грязно-белых кедах и футболке «Kansas City Royals». Ни сумки, ни курточки, ни свитера в руках – только то, что на ней. Хотя Том не видел девочку шесть лет, он ее сразу узнал. В чем-то она осталась прежней, при всех разительных переменах – два ряда крепких зубов, вытянувшееся лицо, не говоря уже о росте. Она с улыбкой разглядывала своего полусонного всклокоченного дядю, и этот пристальный, немигающий взгляд тотчас вернул его в Мичиган шестилетней давности. Но где ее мать? Отчим? Почему она одна? Как его разыскала? Том задавал вопрос за вопросом, но Люси упорно молчала. В какой-то момент ему даже показалось, что она глухая, но когда он спросил, помнит ли она его, в ответ девочка кивнула. Том протянул навстречу руки, и, оказавшись у него в объятиях, она ткнулась в него лбом и крепко обняла.
– Ты, наверно, умираешь с голоду, – вдруг спохватился Том и потащил ее в свое обиталище, больше напоминавшее склеп, чем человеческое жилье.
Он насыпал ей полную плошку воздушных хлопьев и налил большой стакан апельсинового сока. Пока он готовил себе кофе, она все выпила и съела. На вопрос, не хочет ли она еще чего-нибудь, последовали очередной кивок и улыбка. Два французских тоста, которые он ей сделал, были ею вываляны в кленовом сиропе и проглочены одним махом. Поначалу Том приписывал ее молчание то ли усталости, то ли смущению, то ли голоду, но Люси совсем не выглядела уставшей, явно чувствовала себя здесь как дома, да и голод уже успела утолить. Однако ни на один его вопрос так и не ответила. Кивнет или мотнет головой, и всё, ни слова, ни звука, точно язык проглотила.
– Люси, ты разучилась говорить? – спросил он ее.
Отрицательно мотает головой.
– Судя по надписи на футболке, ты приехала из Канзас-Сити?
Молчит.
– И что же мне с тобой прикажешь делать? Как я отправлю тебя к маме, если ты мне не скажешь, где она живет?
Молчит.
– Дать тебе блокнот и карандаш? Если не хочешь говорить, может быть, напишешь?
Мотает головой.
– Насовсем замолчала?
Головой: нет.
– Это хорошо. И когда же ты снова заговоришь?
Люси, подумав, показала ему два пальца.
– Два часа? Два дня? Два месяца? Люси, ответь мне.
Молчит.
– С твоей мамой все в порядке?
Кивает.
– Она по-прежнему замужем за Дэвидом Майнором?
Кивок.
– Почему ты от них убежала? Они с тобой плохо обращались?
Молчит.
– Как ты добралась до Нью-Йорка? Автобусом?
Кивок.
– У тебя билет сохранился?
Молчок.
– Давай поглядим, что у тебя в карманах. Может, там мы найдем какие-то ответы.
Люси с готовностью выгребла содержимое четырех карманов, но там не обнаружилось ничего, за что можно было бы зацепиться. Сто пятьдесят семь долларов, три пластинки жвачки, шесть квотеров, два десятипенсовика, четыре пенни и клочок бумаги с именем, адресом и телефоном Тома. Никаких намеков на то, откуда она приехала.
– Ну хорошо, Люси. И что дальше? Где ты собираешься жить?
