– О да! – смеется она. – Я все равно была не в курсе, кто он, собственно, такой.
– Ты не знала, что я из «Nirvana»? – недоверчиво спрашивает Курт.
– Я знала, что ты, кажется, оттуда, – объясняет она. – И еще кто-то оттуда. Но может быть, и не оттуда. Я никого не знала – только то, что ты [она указывает на меня] привел кого-то из группы «Nirvana».
Я: А что ты подумал о Ким, Курт? Ты ведь тогда от нее фанател, правда?
– Да, мне так нравился «Pod», что я был рад с тобой познакомиться, – рассказывает он Ким. – Потом, когда я попал на студию, ты вела себя очень снисходительно. Но в то же время так великодушно. Я в то время как раз волновался по поводу того, что становлюсь рок-звездой, и думал, что надо мной все смеются.
Я: Когда вы чуть больше узнали друг о друге, насколько изменилось ваше восприятие?
– Но мы друг с другом незнакомы, – восклицает Курт. – Отличный способ познакомиться. Привет, Ким!
– Привет, Курт!
– Я редко показываюсь на их выступлениях, потому что я охренительно ленивый, – поясняет он. – Я за время турне видел их раз шесть. Чувствую себя засранцем.
– Я-то смотрю их каждый вечер, – говорит мне Ким. – Наш автобус обычно уезжает в полночь, так что как раз успеваю. И это просто супер! «Nirvana» делает лучшие песни в мире, черт бы их взял! Черт бы взял – это я любя, как и с «Ramones».
Я: В ваших личностях есть какое-то сходство?
– Нет, – отвечает Курт. – Ким гораздо более дружелюбная, счастливая и позитивная. А я злобный тип. Мы противоположны.
Я: Ну да. Но в вас обоих есть черта, на которую мне указала Кортни: оба вы хорошо знаете цену своим вещам и не нуждаетесь в дополнительных доказательствах.
– Да, это круто, правда? – смеется Ким. – Так мы и думаем. Ты права, Кортни, черт возьми!
– У тебя разве нет вопросов о Рождестве? – спрашивает меня Курт, подходя к окну свого номера в «Фор сизонс», чтобы сплюнуть.
Я: Конечно есть. Вот, кстати, и первый из них. Ты ненавидишь Рождество?
– Нет, – отвечает Курт. – У меня о нем хорошие воспоминания. У нас в семье Рождество всегда было веселым – семья у меня очень большая. Все собирались вместе и хорошо отдыхали, по крайней мере до смерти моего дедушки. Обычно он был вдохновителем всех этих обрядов. Он напивался, надевал всякие дурацкие шапки и пел для всех.
Ким интересуется, сколько у Курта братьев и сестер.
– У меня, собственно, всего одна сестра, да еще одна сводная, – сообщает он
[377]. – Остальные – родственники по материнской линии. У мамы было семь братьев и сестер, и у всех родились дети.
Я: А ты не считаешь Рождество угнетающим, Ким?
– Вовсе нет! – бойко отвечает она. – Эверетт, ну же, поговори с нами. Ты так считаешь, правда?
Я: Да.
Курт спрашивает почему.
Я: Плохие воспоминания. Но ведь это не вы меня интервьюируете.
– А мы хотим, – смеется он. – Так ведь договаривались? Каждый по вопросу!
Я: Ну ладно. Ненавижу Рождество, потому что все чувства окружающих становятся преувеличенными. Если большинство времени ты одинок, как почти все люди, то Рождество тебя засасывает. А тебе это не нужно. Неудивительно, что кривая самоубийств во время праздников идет в гору.
– Да, действительно, – серьезно подтверждает Ким.
– Ужасно, что нельзя сделать добро всем одиноким людям, пусть это и покровительственное отношение, – бормочет Курт. – Но всегда кто-то остается без бесплатной еды, без подарка, даже без привета.
Я: К тому же Рождество преумножает те традиционные ценности, на которых построена западная цивилизация. А я не люблю эти ценности. Я считаю их лицемерными. Ничего хорошего в структуре семьи я точно не вижу.
– А я вижу, – возражает Курт, – если семья хорошая.
– Ты в это сам не веришь, Эверетт! – недоверчиво смеется Ким.
Я: Нет, верю. Прекрасно, если семья хорошая. Но пройдитесь по улицам, и вы уясните себе, что большинство семей несчастливы – матери шлепают детей, потому что устали с ними справляться, а отцы пренебрегают воспитанием. Большинство семей – это полный отстой. Большинство ныне живущих надо расстрелять. Дураки не должны воспроизводиться.
Следует неловкое молчание.
– Господи! – восклицает Курт. – Это ведь я тебе как-то говорил?
– А я-то думала, что я человеконенавистница! – охает Ким. – Слушай, да я рядом с тобой как Салли Филд [американская актриса]! Господи! Эверетт!
Я: Мне просто иногда все надоедает.
– Не вижу причин, по которым нужно притворяться, что любишь свою семью, – возражает Курт. – Вовсе не обязательно ехать на Рождество к родителям, если их не любишь.
Я: Но порой так и случается. В определенных случаях ты обязан.
– Я знаю, – отвечает он, помрачнев. – Так бывает со многими.
Нависает гнетущее молчание.
– Всем счастливого Рождества! – вдруг рычит Курт.
«Мелоди мейкер», 25 декабря 1993 года
Турне «In Utero» продолжилось в ноябре и декабре; четыре концерта во Флориде
[378], Джорджии, Алабаме, Новом Орлеане, два шоу в Техасе…
23 ноября, когда группа оправлялась от «Unplugged», вышел саундтрек к мультфильму «Бивис и Баттхед», включавший песню «Nirvana» «I Hate Myself And I Want To Die» – Курту очень нравилось это шоу; он считал, что оно ближе к жизни, чем любая карикатура.
– Я ничего не понимал в деловой стороне «Nirvana», – говорит Кали. – Иногда Курт задавал мне вопросы типа «Нам предложили 60 000 долларов за песню для мультфильма „Бивис и Баттхед“. Мне не нравится эта идея, но почему? Как думаешь, идти на это?» Такие дискуссии возникали, когда его панковский идеализм вступал в противоречие с реальностью.
Мы любили «Бивиса и Баттхеда», – продолжает Кали. – Шоу было забавное. Мы смотрели их чаще, чем что-то иное. Когда мы в Атенсе, штат Джорджия, тусовались с Майклом Стайпом [29 ноября], было круче всего, когда мы обнаружили куклы Бивиса и Баттхеда. Уже через неделю они были везде.
Курт любил все те телешоу, которые тогда показывали: «Бивис и Баттхед», «Рен и Стимпи», «Женаты, с детьми», «Мистер Роджерс», «Роузэнн», «Мир Уэйна», «Симпсоны»…
