Позже ты бежишь вниз, чтобы придвинуть складную лестницу, стоящую у стены, под ноги Милитанта. За тобой спускается Том. В доме слышны только крики Синтии, предсмертные горловые звуки висельника и скрип половиц. Ты не успеваешь его спасти, так как он задыхается прежде, чем ты добираешься до лестницы.
Том без сил садится на пол, хватаясь за голову.
– О боже! – заскулила Синтия в тишине. – Боже!
Тело болтается под люстрой, словно маятник, постепенно замирая. И лишь ты остаёшься невозмутимо спокойной. В твоих глазах я замечаю нечто, что не могу объяснить, но это не страх.
Повисает гробовая тишина. Все остаются на своих местах, не зная, что сказать и необходимо ли.
– Ты говорил, что он мёртв, – хрипишь ты Тому, переводя взгляд в его сторону, очевидно понимая, что отчитывать ребёнка, каким он и является, тем более в данной ситуации, бесполезное занятие. Но уж больно мы все шокированы и потрясены произошедшим, чтобы проигнорировать это.
Он поднимает на тебя замученный взгляд.
– У него. Не было. Пульса, – отчеканивает он без истерик, находясь в таком же подавленном состоянии, что и остальные.
– Что же теперь делать? Что делать? – слёзно спрашивает Синтия. Я никогда прежде не видел её такой испуганной. Никогда.
– То, что делали раньше. Закончим начатое, – отвечаешь ты серьезно, не желая больше разбираться в том, кто так непоправимо оплошал. Кажется, для тебя это что-то вроде очередного школьного задания. Интеллектуального вызова.
– Выйдем на улицу и зайдём как ни в чем не бывало, – в тишине кажется, что твой голос – единственное, что находится в доме, – потом вызовем полицию. Когда они приедут, скажем, что гуляли у школы, а вернувшись, увидели тело мистера Милитанта, висящее на люстре.
Все знают, что это самый мудрый план, которому можно следовать в данной ситуации, но всё равно не двигаются места. Только сейчас я заметил, как у меня ноют руки, ноги – всё тело. Ещё секунда, и меня разорвет на кусочки…
В итоге мы вчетвером надеваем куртки и направляемся к выходу. Ты пропускаешь Синтию и Тома вперед, а после упираешься мне рукой в грудь, не давая пройти.
– Ты не идёшь с нами. Отправляйся домой.
– Почему? Теперь мы все за это в ответе.
– Тебя никто не видел. И в доме без перчаток ты ничего не трогал. Ты можешь просто уйти. К тому же… твоё сердце.
– Не в этом дело! После всего, что произошло… Мы убили человека. Я убил человека! Я лично завязал эту петлю, – я перехожу на крик, потому что слишком напуган и шокирован, чтобы вести светские беседы. – И теперь ты говоришь мне, чтобы я ушёл?
– Сейчас не время это обсуждать, – замечаешь ты спокойно.
– Хорошо, – я киваю, – я уйду, но тогда ты пойдёшь со мной. Ты не связана с этой семьей. Всё, что могли, мы уже сделали. Позволь им самим с этим разбираться.
– Нет, я останусь. Тут куча моих отпечатков на ручке двери, мебели и ещё чёрт знает где. Если начнётся расследование, то мне нужно быть свидетелем. Да и без меня Синтия совсем расклеится и в истерике выложит всю правду. Мы не можем этого допустить.
Я тяжело вздыхаю, не в силах спорить.
– Боже, кажется, меня сейчас вырвет, – только и бормочу я.
– Прости за то, что втянула тебя в это. Но мне было не к кому больше обратиться.
Я в упор гляжу на тебя. Впервые не узнаю́.
– Кто ты?.. – шокированно спрашиваю я скорее у самого себя. – Если бы мне позвонила Синтия, я бы не пришёл. Так что я здесь из-за тебя. Я убил человека ради тебя.
– Я понимаю, – говоришь ты, однако я не уверен, что до конца понимаешь. – Но сейчас ты должен уйти. Я делаю это ради твоего же блага.
– Тебе стоило раньше подумать о моём благе.
Я сам не знаю, чего боюсь больше: того, что убил человека, того, что я убил его, потому что ты попросила, или того, что ты прогоняешь меня после того, как это случилось. Я бы остался, как бы опасно это ни было, ведь я без памяти, сумасшедше и неразделенно влюблён в тебя. Это злит меня. Как же меня это злит! Я никогда не чувствовал ничего подобного ни к одному человеку на Земле. Никогда. И это чертовски меня раздражает. Мне страшно от того, что я могу быть настолько в чьей-то власти. В твоей власти.
– Я знаю, что, втянув тебя во всё это, я безвозвратно разрушила всё, что между нами было. И буду корить себя за это до конца жизни. Но ты должен понять одну вещь: Милитант не был святым, – вероятно, таким образом ты пытаешься оправдать то, что мы сделали.
– Это не нам решать.
– Чего ты боишься?
Я молча смотрю на тебя.
– Арго, ты боишься Бога?
– Нет… Я боюсь тебя.
Я не только злюсь, в глубине души, несмотря ни на что, я действительно беспокоюсь за тебя. Моё сердце сжимается до щемящей боли в груди от одной мысли, что придуманный тобой план может не сработать.
Перед уходом я забираю перчатки, которые были на нас, пока мы тащили тело Милитанта. Ты говоришь, что их лучше унести и сжечь, чтобы их не смогли найти в случае обыска (если его станут проводить). Я не спорю. Это довольно логично.
Когда я ухожу, то могу думать только о том, что никогда в жизни мне не было так паршиво. Мне кажется, что моё сердце разбито, потому что единственная преграда, которая есть между нами, – это ты.
Я чувствую вечно, как будто тону,
Вдыхаю морскую прибрежную мглу;
Мне кажется часто, как будто лечу,
И хочется ввысь, но, увы, не могу.
Я чувствую вечно, как будто мертва,
Хоть каждое утро встаю без труда;
Мне кажется часто, безумно лжива
Вся жизнь, вокруг гнусно, одна лишь нажива.
И чувствую часто я силы в себе
Измерить ошибки, исправить их все,
Но кажется также, что это напрасно,
Ведь игры с судьбою порою опасны.
Я чувствую жизнь и чувствую смерть,
Мне кажется, проще совсем не смотреть
На эту прискорбную мерзкую ложь,
Ведь ввек не исправить её, ты поймешь.
Я чувствую также, что жизнь неплоха,
Ведь где-то же есть в ней силы добра,
Мне кажется, жизнь вполне хороша,
Лишь люди творят из неё много зла.
Зима. Декабрь
Сид Арго
Похороны Милитанта проходят в довольно спокойной атмосфере, не учитывая слёз Синтии.
Я не хочу идти на похороны, но раз идут мои родители, то и я должен. Так нужно. В конце концов, он был одним из нас. Все в Корке это чувствуют. Это почти священное чувство коллективизма: если ненавидеть, то всей душой, если любить, то всем сердцем, если горевать, то всем вместе. Поэтому, чтобы проститься с ним, собирается почти весь город. Снег к этому времени полностью тает, но зато начинается нескончаемый дождь, длящийся в течение первых дней декабря.
