– У Жун-Жуна нет ботинок. Рэйни разве не может ходить в тех, которые я ему дала? – спросила Сун, показывая на пару, которая была на несколько размеров меньше, чем ноги у Рэйни.
– Они ему жмут. Мы купили ему другие ботинки, – сказала я, вздернув подбородок.
Сун всмотрелась мне в лицо, решая, как бы половчее меня отбрить.
– Вы уверены в том, какой у Рэйни размер? – проговорила она. – Жун-Жун потерял свои ботинки, и мы просто не хотели бы, чтобы произошла какая-нибудь ошибка.
Я развернулась кругом, рванула домой и сделала снимок пустой коробки из-под ботинок, оставшейся в комнате у Рэйни, бирка отчетливо читается. Других доказательств размера Рэйни у меня не было, поскольку обувь, принесенная в дом в этой коробке, осталась в заложниках в детсаду. Снимок я отправила в группу в WeChat: «Коробка из-под ботинок Рэйни. Размер 33!» – гласило мое сообщение.
Чтобы сохранить мяньцзы, то есть лицо, перед остальной группой, Сун пришлось сдаться. Рэйни получил обратно свои ботинки, я ликовала. Когда обходного маневра нет, прибегаешь к подручным средствам.
Бывало и так, что мне приходилось лишь беспомощно наблюдать. В тот год чиновников из нескольких крупных китайских городов поймали на том, что они без ведома и согласия родителей подмешивали к детсадовским обедам препараты от простуды. Делалось это ради сбережения денег – чтобы дети продолжали ходить в сад: если воспитанник пропускает день, детский сад теряет бюджетные средства, выделенные на этого ребенка. Искушение оказалось непреодолимым.
«Пичкайте их лекарствами, пусть будут здоровы!» – так гласил заголовок газетной публикации об этом инциденте. Сотни родителей в Сиане заявили, что их дети жалуются на головные боли, ломоту в теле и раздражение кожи – от противопростудного препарата мороксидина гидрохлорида. То же случилось и в садике в городе Цзилинь.
Центральное правительство тут же ринулось в бой: назначило «повальную инспекцию» всех детских садов, начальных и средних школ на материке, дабы пресечь дальнейшие нарушения. Дальнейшее фубай.
Под инспекцию подпал и «Сун Цин Лин».
Рэйни отправили домой с запиской и с прозрачным пластиковым флакончиком размером с мой большой палец, подписанным именем Рэйни. Десятимиллилитровый флакончик был изготовлен из тонкого пластика, я задумчиво тискала его в руке. Его легко было смять пальцами. Записка повелевала нам вернуть флакончик с мочой Рэйни – для правительственной проверки.
Я обратилась к Робу:
– Огромный же скандал был бы, случись такое в Штатах, а? Если бы администрация детсада накачивала детей лекарствами?
– Да, это был бы материал для передовиц, – согласился Роб.
– Подсудное дело, верно? – спросила я.
– Подсудное дело, – сказал он.
– Так я и думала.
Жизнь в Китае иногда творит с человеком такие штуки. Правда может быть до того странной, что она меняет настройки фильтра, через который воспринимаешь действительность.
Наутро мы с Рэйни отправились в садик, прихватив полный флакончик желтой жидкости. До нас не долетело потом никаких слухов, что хоть кого-нибудь из детишек «Сун Цин Лин» пичкали лекарствами, и скандал быстро выветрился из коллективного сознания.
10. Побороть систему – или выйти из нее
Я больше не верю в китайскую нравственность.
Я мыслила так, как мне велели родители и учителя, но это не единственный способ.
И уж точно не правильный.
Аманда
Однажды январским вторником мне позвонили.
– Ваш сын ходит в среднюю группу? – произнес голос, исполненный самоуверенности. Звонили из приемной комиссии того самого международного садика, куда я подавала заявку более года назад.
– Да, моему сыну исполнилось пять в этом году, – ответила я и внезапно принялась отплясывать джигу.
– Для него появилось место, – продолжил голос. – Подержим три дня. Если от вас не будет вестей, мы отдадим его следующему в очереди.
Шанхайский детсад «Виктория» примостился в переулке, рядом со спокойной, обсаженной деревьями улицей в нескольких кварталах от нашего дома. Никакого Ревущего рупора, никаких сварливых сторожей. Директор регулярно общался с родителями. Преподавание велось на мандарине и на английском, то есть учителей нанимали по обе стороны Тихого океана, и мысль о наставнике, образованном на Западе, носителе английского языка, в группе у моего сына согрела меня.
То был популярный садик, магнит и для иностранцев, и для китайской элиты, желавшей чего-то подобрее и помягче, нежели местный китайский вариант. Отдел маркетинга «Виктории» понимал это, и потому спеси в нем было пропорционально длине списка ожидания. «У нас инновационные методики обучения и стили преподавания, они помогают детям полностью раскрыть их потенциал», – выхвалялись тамошние буклеты.
Одна родительница из «Виктории», с которой я познакомилась, оказалась столь же уверенной.
– Занятия ориентированы на ребенка, обучение основано на запросе, – рассказала она, с оттяжкой произнося слово «ребенок», словно это ириска, которую можно тянуть и сплющивать, не рискуя порвать. – Если ребенку что-то интересно – что угодно, – он заявляет эту тему на занятии, и вся группа может это обсудить. Ориентация на ребенка, – повторила она. – Не то что в китайских садиках.
«Виктория» была предельно близка к образованию в западном стиле, и нам представилась лазейка из китайского образования. Но мы с Робом отчего-то медлили.
– В общем и целом китайский садик же оказался для Рэйни полезным? – размышляла я вслух.
– Думаю, да, – отозвался Роб, лицо у него на миг помрачнело.
Китайский вариант был хорош по крайней мере в одном.
– Когда я вырасту, вы состаритесь, – сказал Рэйни, забираясь к нам на кровать однажды утром. Мы лежали втроем и таращились в потолок, смаргивая с глаз сон.
– Верно, – сказала я, смеясь.
– Кто же о вас позаботится? – спросил Рэйни, поворачиваясь на бок, чтобы смотреть прямо на меня.
– Удивительно, что именно ты про это спросил, Рэйни! – весело ответила я.
– Может, я буду? – произнес мой сын нараспев. Он усвоил некоторое сыновнее смирение в китайском стиле, и мне нравилось воображать, что он не позволит мне и дня провести в доме престарелых.
На решение у нас было три дня. Три дня для шанхайского садика «Виктория» – предел терпимости к нерешительным родителям, и я наконец всерьез задумалась об образовательном будущем Рэйни – в отчаянной попытке определить, как у него сейчас идут дела.
Никаких тревожных признаков в его поведении пока не проявилось, и я вообще-то заметила в Рэйни некоторые подвижки, которые мне нравились: он набрался навыков критического мышления. В прошлом месяце Рэйни пришел к откровенному осознанию о наставниках-китайцах, царивших в его среде:
