Я вытащил руку из-под одеяла. Русский прислал эсэмэску.
«Ты будешь мной гордиться», – писал он.
Мой план на субботу предусматривал встречу с Ниной, а потом, после нее, с Русским.
Нина пришла, и мы решили отправиться в порт. Купили две большие бутылки «Перони», сложили в пластиковый белый пакет. Порт был закрыт, ни один корабль не причаливал, только рядом с верфями ребята играли в футбол. Мы сидели на лавочках на причале, от которого суда на подводных крыльях отправляются на Капри. Я спросил, не замерзла ли она, Нина ответила, что нет. Я поцеловал ее. Она укусила меня за губу, я укусил ее. Мы продолжили целоваться. Я попробовал открыть пиво зажигалкой, и у меня получилось далеко не с первой попытки. Нина сделала маленький глоток, я – большой. И поцеловал ее снова.
– Когда мы целуемся, я чувствую привкус пива и табака, – сказала она.
– Мне жаль.
– Мне нет.
Я поцеловал ее снова и спросил:
– Что будешь сдавать?
– Один скучный предмет.
– Разбираешься в нем?
– Не думаю.
– Тогда я даже не хочу знать, как он называется.
Ребята стали ругаться, причина, по-видимому, была серьезная, потому что они то и дело вворачивали что-нибудь этакое про матерей. Волосы Нины падали на пальто, они были каштановые, темнее и более насыщенного цвета, чем ткань. Мы пересели и теперь сидели лицом друг к другу, верхом на скамейке, ее ноги поверх моих. Руки на горлышке бутылки. Она сильно дрожала.
– Уверена, что не замерзла? – уточнил я.
Она ответила, что уверена.
– Ты никогда не говоришь о сексе? – спросила она.
– Думаю, что говорю.
– Но не со мной.
– Но не с тобой.
– Почему?
– Не знаю.
– Почему ты не хочешь заниматься любовью со мной?
– Ты хочешь заняться любовью со мной? – спросил я.
Она ответила не сразу, но потом сказала «да», и на этот раз задрожал я. Поцеловал ее. Спросил, что будет, если после того, как мы займемся любовью, мы разонравимся друг другу.
– Аминь, – ответила она.
Я признался, что боюсь.
– Почему? – спросила она.
– Потому что ты мне нравишься и я хочу, чтобы все прошло хорошо.
– Ты волнуешься?
– Да.
– Это вполне нормально.
– Я тоже так думаю.
– Вполне нормально волноваться, если ты чего-то боишься.
– Только тот, у кого ничего нет, не боится что-то потерять, – сказал я ей и потом снова выпил, мне показалось – это была подходящая фраза, сказанная в подходящее время, осталось добавить к ней только возвышенный жест. Кроме того, я не стал признаваться, что это была цитата из Боба Дилана.
– Так я тебе нравлюсь? – снова спросила она.
– Ужасно, – ответил я.
– Что тебе во мне нравится?
Я поцеловал ее.
– Я серьезно, – сказала она.
– Мне нравится, что ты красивая. Мне нравится, что ты уверена в себе и кажется, что тебе ничего не нужно.
– Что мне не нужно?
– Я, например.
– Но ты мне нравишься.
– Надеюсь, что я нравлюсь тебе настолько, чтобы стать частью твоей жизни.
– Я тебе нужна?
– Очень.
– Почему?
– Потому что без тебя мне все кажется таким же, как было до тебя.
– Я приношу тебе радость. Я собака.
– Красивая собака.
– Какой породы?
– Мне кажется, ты – кокер-спаниель.
– Почему?
– Потому что ты жизнерадостная, и у тебя волосы такого же цвета, как уши у кокера.
– А еще?
– А еще кокер – это статусная собака. Я никогда не видел нищего с кокером.
Она сказала, что кокер – ее любимая порода, и я ответил, что иногда мне везет.
– Со мной тебе всегда везет, – сказала она.
Мы допили пиво, и Нина заговорила со мной о фильме. Объяснила, что он ей понравился, потому что история была не главным, а кадры – очень красивыми. Сказала, что нужно заполнять фильмы эстетикой, а не только банальной моралью, мыслями и содержанием. Я согласился, хотя и не был уверен, что все понял. Потом она сказала, что начинает замерзать, а я ответил, что порты – это холодные, отвратительные места, именно поэтому они прекрасны. Сказал, что порт в Чивитавеккья – самый отвратительный и самый холодный из тех, что я видел. И когда я попадал туда, то чувствовал такую тоску, что напивался с двух бутылок «Перони».
– А потом? – спросила она.
– А потом шел спать.
– А женщины?
– Это легенды.
Мы встали и прошли по пьяцца Муничипио. Я держал Нину за руку и чувствовал на ее коже капли успокоившегося моря, кожа была влажной и шероховатой. Над зданием мэрии толкались облака, ветер раздувал радужный флаг на балконе. Машины дождались разрешающего сигнала светофора и опять поехали.
– Ты рад, что поедешь в Рим?
– Я рад, что поеду туда с тобой, – ответил я и потом обнял ее.
На пьяцца Монтеоливето я купил две «Стеллы Артуа», 4 евро.
Мы решили, что я посмотрю расписание поездов и скажу ей. Что мы выедем рано, прогуляемся и заодно отдадим рассказы, а потом вернемся домой в тот же день. Нина спросила, как я думаю поступить с рассказами, а я ответил, что мы просто позвоним в домофон и оставим рассказы в почтовом ящике.
Когда мы курили, нас прервали. У нее зазвонил телефон. Она объяснила, где мы.
– Мне надо идти.
– Я тебя провожу, – сказал я, она ответила, что не нужно, потому что к нам сейчас придет ее друг Джузеппе.
Нина села на бортик фонтана и поставила рядом пиво. Я подошел и поцеловал ее. Появился Джузеппе, вышел из красной машины, такой же яркой, как его волосы и борода. «Аварийка» тоже мигала красным. Он сказал, что спутал меня с кем-то ужасным, например с отцом.
– Давай попробуем не думать об этом, – предложил я.
Когда они ушли, я позвонил Русскому. Он был на пьяцца Джуссо с Сарой.
Я пошел в сторону пьяцца дель Джезу. Ветер успокоился. Я подумал, что, наверное, пойдет дождь, на флоте говорили, что, когда ветер приносит облака и потом неожиданно стихает, скоро пойдет дождь. Я шел в толпе и ни о чем не думал. Я никого из этих людей не знал и не смотрел на них. Некоторые становились тенями в ночи и не раздражали меня своим весельем, своим бесполезным, низкопробным, глупым весельем. Я скрестил руки, не замедляя шага. Смотрел на свои ботинки, потому что на город уже насмотрелся.
