Первый тайм был великолепным и скучным. Мы много атаковали, но очень чисто. «Наполи» утвердился в центре поля и никуда не выходил, в том числе и потому, что «Удинезе» не предпринимал никаких шагов для контратаки. В перерыве я поднялся и взял из морозилки один пластиковый стаканчик. Разорвал его, потом раздробил лед. Положил лед в два стакана, налил туда водку и лемонсоду.
– Хочешь чипсов? – спросил я, протягивая Нине один стакан.
Она ответила «да», и я сходил взять пакет чипсов.
Вернулся в гостиную, сел.
Мы выпили.
Потом смотрели рекламу: по большей части там были машины, люди болтали о чем-то, у меня на коленях лежал пакет чипсов.
– Я не поняла, – сказала Нина. – Если «Удинезе» так и не начнет играть, не пропустит мяч и при этом «Наполи» не забьет, будет ничья?
– Да.
– Так неправильно. Это будет неправильная ничья, потому что одна команда поставлена в такие условия, что просто не может выиграть.
– В смысле? – спросил я.
– В смысле, что если игра так продолжится, «Наполи» должен выиграть просто потому, что играет только он один.
Я рассмеялся и ответил, что так не работает.
– Это ужасный вид спорта, – сказала она.
– Это вид спорта, где не всегда побеждает лучший.
Нина посмотрела на меня и улыбнулась. Повернулась к телевизору, поднесла стакан к губам.
– Ужасный вид спорта! – повторила она и потом выпила. – Ужасный, говорю.
На второй минуте второго тайма Жоржиньо неожиданно пробросил мяч вперед. Тот оказался у ног Мертенса, как раз перед одиннадцатиметровой отметкой. Мертенс подхватил мяч, вошел в зону. Поднял голову и ударил. Потом побежал обнимать Жоржиньо, который отдал ему хорошую передачу. Нина поцеловала меня в щеку и обняла.
– Уже лучше, – сказала она.
Потом мяч оказался у «Удинезе», и Нина сильно сжала мою руку. Их защитник не смог проконтролировать отскок, Аллан перехватил, поскользнулся, ударил, сильно и почти не целясь. Счет стал 2–0, и Нина захлопала в ладоши. Чипсы закончились, больше у нас не было. На двадцать восьмой минуте «Наполи» забил: 3–0.
– Мы выиграли? – уточнила Нина.
– Весьма вероятно, – ответил я.
Матч закончился, мы поискали какой-нибудь фильм в стримминге. Нина решила посмотреть «Макбета».
– Уверена? – спросил я, пытаясь разубедить ее, потому что не был уверен в правильности выбора, но она ответила, что уже давно хотела его посмотреть, но ни на один сеанс в кинотеатре так и не попала.
Мне очень нравился «Макбет» Шекспира. Не так, как «Гамлет», которого я считал великолепным, этот парень был просто очарователен, к тому же честный, он один раз напился и заявил женщине, что нет ничего прекраснее, чем лежать между девичьих ног. Но «Макбет» мне тоже нравился, и я бы предпочел не смотреть фильм о том, что мне нравилось. Не хотел видеть, как это изуродуют.
Я вернулся на кухню и приготовил еще две водки с лимоном. Нина нажала на «PLAY», и в этом «Макбете» оказалось много шотландских пейзажей, туманных, зеленых, черноватых; тип, играющий Макбета, смотрел в пустоту, потом в камеру, выражение лица немного потерянное и грустное, иногда сыпал фразами из оригинального текста. И еще там были скрипки, которые очень настойчиво играли.
Нина лежала между моими ногами, положив голову мне на грудь.
Потом пошли другие пейзажи, кое-где снег, кое-где нет, люди с мечами бродят в тумане, это часть армии. Макбет крупным планом, у него на лице нарисованы черным три полоски. Начинается битва, и он убивает кучу народа. Кого-то зарезали, битва закончилась, на лице Макбета уже нет трех полосок, они скрылись под слоем грязи и крови.
– Он красив, даже когда весь в грязи, – сказала Нина, имея в виду актера.
Я ущипнул ее за щеку и пригрозил, чтобы она не отпускала таких комментариев, если хочет и дальше смотреть фильм. Потом закурил, поставил пепельницу Нине на голову. Она возмутилась.
Макбет что-то еще делал, а потом стал бояться своей судьбы, предвидеть конец, и его конец совпадал с его падением и смертью. Нина сосредоточенно смотрела в экран телевизора; я тоже молчал, чтобы не разрушать атмосферу. В конце концов я задремал, прижав окурок ко дну пепельницы, стоящей у Нины на голове. Она разбудила меня поцелуем, у меня немного болела спина. По экрану бежали финальные титры.
– Идем в кровать, – сказала она.
Освещаемые светом, проникающим в окно, мы занялись любовью.
Мы много целовались и делали все очень нежно и медленно, потому что эта любовь рождена сегодняшним временем, проведенным вместе. Мы закончили и обнялись. Я сжал Нину со всей силой, на которую был способен.
– Если бы наша жизнь всегда была такой, тебе бы понравилось? – спросил я, она лежала в моих объятьях, повернувшись спиной.
– Да, – ответила она. – А тебе?
– Ужасно бы понравилось, – сказал я и попросил ее не уезжать, остаться со мной, сказал, что найду работу, какую угодно, и мы будем вместе. – У нас получится. Я не хочу ничего другого.
С улицы донесся шум мотора паркующейся машины. Потом треск поднимающегося ручника. Я слышал много чего, но не слышал ее голос, потому что она ничего не говорила.
– Нет? – Я попробовал вызвать ее на диалог.
– Мы все равно будем вместе, – ответила она.
Я услышал, как хлопнула дверца машины.
– Я не хочу так, – сказал я, и снова наступила тишина, такая долгая, что я стал думать, что Нина заснула.
Я дотронулся до ее плеча, и она сказала, что мы подумаем об этом завтра.
– О’кей, – ответил я, пожелал ей спокойной ночи.
Я уставился на что-то, но в темноте не понял на что именно. Неизвестно, сколько прошло времени, когда я снова открыл рот. Произнес ее имя, она только невнятно и немного недовольно пробормотала что-то в ответ. Я подумал, что остался один, что главная проблема, из которой вытекают все другие, это то, что я не заслуживал такого счастья. Не заслуживал его потому, что ничего не делал с утра до вечера. Подумал, что все закончилось, даже мы, я могу так говорить, потому что вижу, куда все движется, знаю, где мы были в прошлом, и предвижу, где окажемся в будущем. Я почувствовал себя безумным и испуганным, как Макбет. Встал с кровати. Взял ноутбук и отнес его в гостиную. Открыл крышку и начал писать.
Я подумал, что впервые писал, сидя в гостиной.
Я писал о нас, обо мне и Нине, о работе, которой не было, о работе, которая ускользала от меня, о городе, который меня не любил, а может быть, даже ненавидел, о себе и о том, как я ненавижу себя.
Я писал в темноте, светился только белый экран ноутбука, и пока писал, не осознавал, что именно пишу, но понимал, что рассказы, которые я писал до этого, мне не нравятся, потому что их автор в любой момент был готов нажать на педаль тормоза. Их написал человек, который выбрал обувь для первого свидания с девушкой не потому, что она подходила к костюму, а просто надел самое дорогое, что у него было.
