– Что она думает? Где она?
– Смотря о ком ты говоришь, – сказал Игорь Рутберг.
– Море, Крым… – Ольга посмотрела на экран телевизора – волна накатывала на берег, бесконечный прибой. – Ты специально устроил её работать?..
– К Форели?
– Не называй его так, – потребовала Ольга. – Да, к нему.
– Три года назад? – усмехнулся Игорь Рутберг. – Опять болтаешь ерунду. «Мадам» стала для неё выходом. Социализацией. Она практически выздоровела. Смогла жить среди людей, работать, а не вечные клиники… Обострения случались всё реже, и тогда я забирал её. Поэтому – да, море, Крым.
– Ты устроил её к нему, чтобы она шпионила за рукописью, – сказала Ольга.
– Нет, проснись, мир не крутится только вокруг тебя! – Игорь Рутберг казался совершенно искренним и был совершенно спокоен, только следил за движением красной пульсирующей точки на своём планшете. – Никто не заставлял твоего писателя делать пятую книгу – всё совпало случайно. И тебя я не заставлял с ним спать. Вы без меня все справились.
– А девочка? Ксения…
– Не знаю, – остановил её Игорь Рутберг. – Теперь не знаю.
– Отпусти её, – сказала Ольга.
Он посмотрел на неё странно.
– Отпусти! – повторила она. – И тогда я не выдам тебя.
– Ты сама-то себе веришь? – опять в интонациях его голоса ничего, кроме сожаления. – И как мне тебе поверить? Посмотри, что ты сделала со своей сестрой! Она почти выздоровела, твоё появление вызвало диссонанс, рикошет, она снова не знает, кто она. Ты разрушила её! Видишь, что ты творишь?
Мадам удивлённо посмотрела на Ольгу и на брата. Потом на её лице появился болезненный испуг и, указывая на дом, она запричитала:
– Криворотыйкрючконос, криворотыйкрючконос…
– Спокойно, спокойно, милая, – позвал её Игорь Рутберг. – Нет там никого.
Ольга разлепила губы. Вместе с пледом он вынес перекись водорода, остановил ей кровь и приложил ватку к ране. Сейчас ватка отлепилась, упала на траву. Мадам одарила их ещё одним взглядом и удовлетворённо заметила:
– Вся семья в сборе.
Ольга нервно усмехнулась:
– Она больна, Игорь, и ты тоже.
– Прекрати! У меня достаточно сил, чтобы вылечить её. Сил и средств.
– Каких сил?! – она снова чуть не начала кричать и плакать. – Этот ваш чудовищный супергерой…
– Да. Игра… Этот мир в её голове. Так ей легче было примириться со своей болезнью. И моей природой. Я поддерживал её.
– Ты врёшь! Эта темнота почти забрала тебя. Я видела! Ты врёшь или не знаешь…
– Вечные вопросы, – он усмехнулся. – Повторяю: я отдаю себе отчёт в каждом своём шаге. Но, впрочем, хватит обо мне. У нас тут опять вечные вопросы… жизни и смерти, – Игорь Рутберг всё более хмуро смотрел на экран своего планшета. – Почему она едет сюда?
– О чём ты говоришь?
Он показал ей экран своего планшета; движение красной светящейся точки:
– Ещё одна женщина, которая не поверит, что я никогда бы не причинил ей вреда, – сказал Игорь Рутберг. – Ванга. Почему она едет сюда, если твой телефон дома?
– Игорь…
– Ты что-то принесла с собой, так? – кивнул Игорь Рутберг. – Ольга, на тебе что-то есть?!
– Игорь, я… – её взгляд непроизвольно упал на её сумочку. Valentino. Он проследил за её взглядом. – Это не то…
– Ясно, – сказал он. Ольга увидела, какими холодными сделались его разноцветные глаза. – Когда решишь в следующий раз кого-то загонять в угол, подумай о последствиях. Может, ты сама не оставляешь выхода?
– Игорь, она…
Игорь Рутберг полез в карман. Страх, когда он менялся. Этот страх снова был здесь. Корявой рукой вцепился в Ольгино горло, не давая сделать полный вдох.
– Это контактные линзы, – сказал Игорь Рутберг. – Она не знает, что второй глаз синий. Ванга. И никто не знает. Давно уже…
– Игорь, она дала мне этот маячок для Орлова, – попыталась Ольга.
– Маячок, – повторил Игорь Рутберг. Темнота, о которой она только что говорила, плыла по лицу её брата. – Теперь уже неважно.
Он шагнул к ней. Планшет остался лежать на столике с разлитым недавно кофе. В его руке были не только контактные линзы. Хищно отразив солнечный лучик, мелькнула игла шприца.
47. Сухов и Ванга
– Сухов, я прошу тебя, – сказала Ванга.
– Да, – сказал он.
– У нас нет на него ничего. Не наделай глупостей.
– Если хочешь, останови машину и выходи. Дальше я поеду сам.
Некоторое время назад Сухов не мог быть за рулём, некоторое время назад у него дрожали руки. Теперь он казался спокойным. Они уже знали, что произошло ночью в доме Орлова, и знали, что Форель задержан. В качестве главного и пока единственного подозреваемого. У Ванги всё ещё не укладывалось это в голове. Оказывается, и в сердце тоже. Она хотела уйти, она была готова предположить всё, что угодно, но вот всё ещё не укладывалось. Хотя был звонок от Алексея. И хотя маячок, вшитый в её сумку Valentino, указал, куда направилась Ольга.
«Ведь он был со мной, весь тот вечер, – мучительная мысль, и от неё больно. – Весь тот вечер, когда… «Две свечи»… он был со мной».
Ольга – сестра Игоря. И Мадам тоже. Брат и две сестры. И всё ещё может остаться не более, чем семейными тайнами. У них нет никаких доказательств. Никаких! Только никто ведь из них больше не верит в критическое количество совпадений. Ольга ведь тоже больше не верила, поэтому и направилась туда, куда указывал сейчас маячок. Иногда весь твой мир может внезапно рухнуть, но об этом ты подумаешь потом. И весь этот вроде бы бред, который прошедшей ночью прислал Сухову Форель, вдруг становится знаками, зловещими, но беспощадно точными знаками того, что весть твой мир рухнул куда-то в Тёмную зону. И у них нет доказательств. Только соломинка, жалкая соломинка эфемерной надежды для тех, кто тонет в Тёмной зоне: «Может, это всё-таки не он? Ведь весь вечер…»
Сухов расценил её молчание по-своему:
– Если тебе страшно – выходи, – сказал он.
Ванга посмотрела куда-то вниз, потом взяла его за руку, подняла голову:
– Она жива. Я знаю это.
– Да, – снова сказал Сухов. В его глазах плясали огоньки; он тоже летает над Тёмной зоной. – Я заберу её.
Ему потребовалось переключить скорость, хотя необходимости такой не было. Но свою руку он смог высвободить. Она не знала, что говорить дальше. Стена… В ней тонут слова, в ней тонет доверие, этой стены не должно быть. Он сам сказал дальше:
– Я ведь понимаю тебя… Пойму, если выйдешь.
Стена. И как бы ей сейчас ни было плохо, ему, за этой стеной, хуже, чем ей. Никуда она, конечно, не выйдет. Но скажет:
