Завинтив крышку с пипеткой обратно, я отдала Насте бутылочку с афродизиаком из редчайшего и безумно дорогого гриба кордицепса – мы про такой никогда и не узнали бы, если б не Настюхин стареющий папаша-миллионер, в тумбочке которого она эту хрень и обнаружила, помогая горничной разносить по комнатам белье.
– Есть там народ? – обеспокоенно спросила Настя.
– Угу, – я кивнула, выглядывая из подсобки, куда мы спрятались для приведения плана в действие. – Битком набились.
Но нам это не помешает.
Подхватив стакан, с деланно равнодушным видом я выскользнула из двери, которая выглядела точно такой же, как дверь в аудиторию – только находилась на одном уровне с кафедрой. Прошлась мимо высокой стойки, за которой через пять минут встанет Матвей Александрович, мимо длинного стола, за которым ему будут аплодировать его голландские «коллеги», и вышла с другой стороны к студенческим рядам.
Выглядело все так, будто я решила срезать дорогу до своего места. Вот только вышла я уже без стакана – незаметно оставив его там, где ранее и взяла – за стойкой нашего дорого декана.
Глава 2
Матвей Александрович был не в настроении.
Это стало заметно сразу же – как только он грохнул дверью, вместо того, чтобы плавно прикрыть ее за собой, да еще и галантно пропустить вперед каких-нибудь студенток, краснеющих и смущенно хихикающих.
Я невольно сжалась в своем кресле на втором ряду. Неужели до сих пор злится за те испорченные штаны? Вроде ж неделя прошла. Да и отомстить успел…
Эх, все же надо было все же занять место подальше… У Насти вон получилось – вышла через пару секунд после меня, сразу же свернула наверх и сидит себе спокойненько на предпоследнем ряду аудитории. Типа, я не я, и корова не моя.
Быстрыми шагами взойдя на трибуну, Матвей Александрович поздоровался с тремя профессорами Утрехтского Университета – коротким «хеллоу» и кивком головы.
Я нахмурилась. Где голливудская улыбка в тридцать два зуба? Где обязательная легкая беседа «о погоде»? Где, в конце концов, комплименты единственной присутствующей среди партнеров даме – похожей на селедку, затянутой в черный костюм архитекторше?
Ничего этого и близко не было. Бросив перед собой папку с материалами выступления, декан просто встал за кафедру. Я еще больше напряглась – видела со своего места, как неосторожным движением он чуть было не перевернул стакан с кофе и нашей фирменной пикантной добавкой.
– Добрый день, – скользнув по аудитории взглядом, он все же позволил своим губам растянуться в улыбке – далеко не такой лучезарной, как обычно… но все же.
В аудитории заметно расслабились – оказывается не меня одну насторожил его странно-неприветливый «выход к народу». Небось уже затряслись у всех поджилки в ожидании какой-нибудь подляны, навроде окончательного запрета на телефоны в аудиториях – нас ведь с начала года пугают...
– Что ж… – он поднял мешающий ему стакан и так, держа его в руке, раскрыл папку. – Церемонию вручения нашего маленького Оскара можно считать открытым. Как вам всем известно, еще летом я провел организационную работу по налаживанию связей на факультете архитектуры и дизайна Университета Утрехт и сбору средств на предоставление стипендий нашим студентам…
И он ударился в пространный рассказ о том, как долго и сложно он добивался того, что с таким упоением у нас с Настей неделю назад безжалостно отнял. Как обхаживал профессоров, нуждающихся в ассистентах, как связывался с известными фирмами, заинтересованными в бесплатных стажерах-проектировщиках…
Но я уже не слушала. Затаив дыхание, я полностью сфокусировалась на стакане – на этом красно-коричневом цилиндрике со снежинками по всему картонному полю – провожая взглядом каждый миллиметр его порхания вокруг внушительной фигуры Матвея Александровича.
Как завороженная, следила за приближением этих снежинок к красивым, чуть изогнутым губам декана… и удалением от них, когда он вдруг решал, что важнее произнести то, что хотел сказать, чем глотнуть горячего кофе.
Вперед… и назад… Вверх… и вниз, мать его!
– Все проекты были одинаково интересны нам, но увы, не все заинтересовали наших партнеров. Разумеется, пришлось выбирать самых лучших, просеивать, прореживать… – краем уха слышала я.
Стакан снова оказался на столе, и я замерла, ожидая, что больше его не поднимут. Однако декан всего лишь отставил его на мгновение – перевернуть страницу.
И наконец... о, да, детка! Свершилось! Он пригубил! Совсем чуть-чуть, а у меня уже сердце зашлось от волнения. Как отреагирует? Поймет, что что-то не так, или…
Чуть приподняв бровь, Матвей Александрович отнял стакан ото рта. Прокатил во рту языком, будто пытался распробовать непривычный вкус… Нахмурился, и на мгновение я была уверена, что решит больше не пить, подумав, что по доброте душевной, секретарша намешала больше, чем надо, сахару…
Но тут кто-то отвлек его вопросом и, отвечая, он явно забыл про странный привкус в его кофе.
И опять началось – он водит стаканом в воздухе, будто указкой, а я не отвожу взгляда от этих долбанных снежинок, с колотящимся сердцем ожидая следующего глотка, который может оказаться роковым.
Вверх-вниз… к губам и от них…
С удивлением, граничащим с шоком, я вдруг поняла, что сама начинаю возбуждаться от этого процесса!
Поерзала, отпрянув в кресле и качая в неверии головой. Вероятно, жар, медленно скручивающийся у меня в бедрах, был из той же серии, что и возбуждение от опасности – адреналин, или что там, в действии…
В любом случае, бояться публичного возбуждения мне нечего. В отличие от кое-кого с лошадиной долей афродизиака в стакане и в довольно тесных брюках.
Телефон в заднем кармане моих джинсов вдруг настойчиво завибрировал, сотрясая все нужные и ненужные места и заставляя закусить губу, чтобы не застонать. Вцепившись обеими руками в подлокотник, я тихо ругалась себе под нос – кто бы это ни был, черт бы его подрал!
Вытащить мобильник нельзя – заметят. Остановить, не вытащив, тоже нельзя. Так и вибрировал, пока перед глазами все плыть не начало, а ноги сами по себе не сжались, будто судорогой сведенные.
Наконец, вибрация в моей пятой точке прекратилась, и я выдохнула.
И тут же, будто из огня да в полымя, попала в новую напасть – не прекращая своей вступительной речи, с высоты кафедры на меня пристально взирал Матвей Александрович.
***
Хотя нет. Скоро стало понятно, что слово «смотрел» тут не особо подходит.
Нет, декан на меня не смотрел. Он меня этим своим взглядом… жрал. Ну, или как принято говорить в литературе – «поедал». Хотя «жрал» тут подошло бы гораздо больше.
Глаза под тяжелыми веками помутнели, зрачки из темно-серых стали почти черными, расширенными. Скулы покраснели и будто бы заострились – видно было, что напряжена каждая мышца, каждая черточка его лица… Ноздри раздуваются, а подбородок сжат так, что слова он уже не говорил, а цедил, с трудом выдавливая из себя.
