— Сколько уходит времени на весь процесс? Я имею в виду, до смерти последнего человека?
— Во время нашего первого эксперимента у нас заняло порядка пятнадцати до тридцати минут.
— Почему не точное время?
— Потому что о времени смерти мы ориентировались по звукам внутри. Сначала они все очень громко кричали, примерно через пятнадцать минут половина криков стихла, а через тридцать минут мы больше ничего уже не слышали. И опять-таки, если вы сравните это с газвагонами, разница налицо. Газвагонам иногда приходилось работать по целому часу, до смерти последнего человека.
— Прекрасно. Рейхсфюрер будет очень рад вашим результатам. Но вы сказали, что это были хорошие новости; в чем плохие?
— Плохие новости заключаются в том, что этот конкретный бункер не совсем подходит под наши планы. Его трудно проветривать, да и к тому же, он находится слишком далеко от крематория. Не можем же мы таскать по девятьсот трупов туда-сюда каждый раз. Я уже приказал начать строительство нового комплекса, исключительно для использования «Циклона Б».
— Такой же тип конструкции?
— Не совсем. У меня, по правде говоря, возникла куда лучшая идея. Вместо бункера, который, вы должны со мной согласиться, выглядит более чем подозрительно, — оба они понимающе хмыкнули. — я строю им душевую.
— Душевую? Я что-то не совсем понимаю…
— Герр группенфюрер, я сейчас вам всё объясню. Рейхсфюрер выбрал Аушвиц как первый в рейхе лагерь смерти. Не просто работный лагерь, но лагерь по уничтожению всех враждебных народу рейха элементов. Очень скоро я начну получать тысячи новых заключённых со всех оккупированных территорий, и из этих тысяч по крайней мере треть нужно будет отсеять ещё во время отбора. Детей, женщин с детьми, престарелых, другими словами, всех непригодных для работы. Так как же мне их согнать всех вместе в какой-то сильно подозрительный бункер, не вызвав всеобщей паники?
Злобная ухмылка пересекла лицо Гейдриха.
— Всё верно. Я говорю им, что им необходимо пройти процесс дезинфекции. Они все идут по своей воле, снимают всю одежду, даже получают мыло и полотенца, прежде чем войти в душевую. Мы даже фальшивые душевые головки для них устанавливаем внутри, чтобы у них и сомнения ни на секунду не возникло, что они собираются принять душ, да и только. А затем мы запираем за ними дверь и сбрасываем внутрь газ.
Гейдрих расхохотался.
— Да вы просто гений, Рудольф! И как вам такое вообще в голову пришло? Душевая! Да это же просто уморительно! Дождаться не могу рассказать рейхсфюреру! Он будет просто в восторге!
— Я очень рад услышать подобное, герр группенфюрер. Не желаете ли сделать небольшой перерыв на кофе, прежде чем мы проследуем на новую строительную площадку?
— С превеликим удовольствием, мой друг. Душевая! Нет, вы такое слышали? Гениально!
Все ещё смеясь, он прошёл мимо меня, слегка задев меня плечом, обратно к выходу. Я ощутила привкус крови во рту, наверняка от губы, которую я закусила изнутри изо всех сил, чтобы не расплакаться. Я прошла вслед за смеющимся шефом СД и комендантом лагеря на улицу, обратно на свет, думая о людях, которые никогда больше его не увидели.
Глава 19
Я медленно помешивала свой кофе, не сводя глаз с Гейдриха. Мы все сидели в гостиной коменданта в его вилле, находящейся сразу же за пределами лагеря. Жена коменданта играла роль гостеприимной хозяйки и вовсю старалась, чтобы группенфюрер остался всем доволен. Она могла не волноваться; он был более чем доволен. В крайне несвойственном ему шутливом настроении он подначивал своих подчинённых, рассказывал забавные истории и рассыпался в комплиментах жене коменданта. Она покидала комнату, только чтобы проверить, как себя чувствовали дети. Да, с ними в этом аду жили их маленькие дети.
Горничная, явно одна из заключённых, но хотя бы опрятно одетая в униформу и не с таким затравленными видом, как у остальных, кому приходилось работать снаружи, предложила мне тарелку с бисквитами с застенчивой улыбкой. Я улыбнулась в ответ и покачала головой. Я даже кофе-то пить не могла, не то, чтобы есть что-то. У меня в носу до сих пор стоял тот тошнотворный химический запах из бункера, а ещё более тошнотворным было моё нынешнее окружение: комендант, его улыбающаяся жена, лающие снаружи собаки, офицеры вокруг, а больше всего — Гейдрих. Я не могла заставить себя перестать на него смотреть, если бы это помогло мне проникнуть в его мозг и понять, как он мог быть настолько бесчувственным к человеческим страданиям. И не просто бесчувственным; казалось, ему даже нравилось говорить об этом. Он обсуждал лагерь, как другие обсуждают поход в театр или новый ресторан, в котором они только что побывали.
— Аннализа, вам что-то нужно? — Должно быть он не мог больше игнорировать мой пристальный взгляд и повернулся ко мне.
— Нет, герр группенфюрер.
— Ах да, верно, я совсем забыл про вашего брата. — Он по-видимому немного иначе истолковал моё настойчивое внимание к его персоне. — Почему бы вам не пойти к нему сейчас? У нас есть ещё пара часов до отъезда. Рудольф, вас же не затруднит?
— О нет, вовсе даже. Большинство из надзирателей сейчас всё равно отдыхают. — Комендант повернулся к своему адъютанту. — Франц, проводите её к бараку Мейсснера.
— Слушаюсь, герр комендант.
Я проследовала за адъютантом Хесса наружу, в темноту прохладной сентябрьской ночи. Двое охранников с овчарками на коротких поводках открыли нам ворота в лагерь. В темноте всё вокруг выглядело ещё более устрашающим, и я невольно передернула плечами. Лучи прожекторов, бродящих по земле, время от времени ослепляли нас, собаки срывались на заливистый лай, как только мы приближались к ним; не единой души снаружи, все бараки стоят в мертвой тишине, как гробницы на кладбище с их жертвами, заживо погребёнными внутри.
Когда мы подошли ближе к административной части лагеря, где и располагались бараки охраны и надсмотрщиков, я начала различать смех и даже пение. Кто бы это ни был, они, похоже, были сильно пьяны. Я бросила опасливый взгляд на Франца, но тот только улыбнулся мне.
— Не бойтесь, они вас не тронут, — сказал он, словно читая мои мысли. — Подождёте меня тут, пока я пойду позову вашего брата?
— Конечно. Его зовут Норберт Мейсснер.
— Да, да, я помню.
Франц оставил меня недалеко от входа в один из бараков, указав мне на небольшую скамью, до которой не доставал свет ближайшего фонаря. Я была даже рада, что сидела в полумраке, пока он пошёл в барак. Правда, я быстро начала мёрзнуть в моей тонкой шерстяной форме и потёрла плечи обеими руками, стараясь хоть как-то согреться.
Вдруг чей-то крик пронзил тишину, сопровождаемый громким лаем. Кричала явно женщина, и прямо за бараком. Я вскочила на ноги и бросилась на звук, вдоль бесконечной стены, к самому концу здания. По мере моего приближения, к лаю и крикам примешивался мужской смех и голоса, говорящие что-то неразборчивое.
