Тот невозмутимо взял ее, поблагодарил, развернул.
– Ну? – спросил он. – Вы тогда за Дьюи или за Трумэна?
– Ни за того, ни за другого, я еще не дорос до права голоса.
На светофоре загорелся зеленый. Космо тронулся.
– Я за партию Отвязных и Беззаботных! – крикнул он, помахав на прощание рукой. – И, ясен пень, Невидимых Кроликов!
– А ты тоже студент? – спросил Джослин немного погодя.
Космо Браун воздел очи горе – вернее, уставился на зеркальце заднего вида.
– Моя семья так думает… Скажем, я взял академический отпуск. На год, а там будет видно.
Он выплюнул поверх дверцы зеленый комочек жевательной резинки и через несколько минут засигналил перед баром на 107-й улице. Внутри была только одна девушка, которая, завидев их, встала.
– Для нее, – тихо сказал Космо, не сводя с девушки глаз, – задуть спичку значит приглашение к поцелую.
А девушка уже шла к ним – красная сумочка прижата к охряно-желтому платью, на плечи наброшен жакет. Она остановилась, собрала свои густые кудри и повязала их шарфиком с желто-синими ромашками.
– Джо, это Джинджер. Джинджер обожает Чехова. Вероятно, скоро выйдет за него замуж. За русского, – подмигнул он.
Космо вышел из машины, позволив девушке устроиться между ними, и снова сел за руль. Завязав шарфик под подбородком, Джинджер наклонилась поцеловать Космо, потом поздоровалась с Джослином. У нее были глаза цвета жареных соленых орешков, на вид ей еще не сравнялось двадцати лет, а глядя на оранжевые выпяченные губки, и впрямь можно было подумать, что она целует воздух, которым дышит.
– Он не знает даже «Дядю Ваню», – вздохнула она. – А «Трех сестер» и подавно.
– Меня знакомят со столькими, всех не упомнишь, – буркнул Космо.
Девушка сбросила жакет на сиденье. У нее оказались красивые лопатки и сливочно-белая кожа.
– Космо спал на «Чайке».
– У тебя изумительное платье. Жаль только, спину не дошили.
– Это называется декольте, дурень. Знаешь, кого я видела позавчера выходящим из «Сардиз»?
– Воскресшего Гитлера?
– Его близнеца: Эддисона Де Витта. Знаешь, того типа из «Бродвей спот», что опустил ниже плинтуса наш «Вишневый сад» в «Стэн Драма Груп»? Он готов сровнять с землей всё, что мало-мальски похоже на авангард. Ну вот, и вижу я под навесом «Сардиз»… Адольф Де Витт собственной персоной беседует с какой-то троицей. У меня кровь закипает в жилах. Иду вся вздрюченная, ну, думаю, сейчас выскажу ему всё в лицо. И вдруг до меня доходит, что троица – это…
– Это?..
– Джуди Гарленд, Джин Келли и Винсент Миннелли.
Джинджер повернула зеркальце заднего вида, чтобы в кадр попали ее губки, и кончиком мизинца подправила оранжевый контур.
– Ну?.. – поторопил ее Космо, возвращая зеркальце в исходное положение.
– Ну, я выдала им самую ослепительную улыбку, развернулась и отчалила.
Она поморщилась.
– Мне так хотелось высказать этому индюку Эддисону Де Витту всё, что я думаю о его культурном мракобесии. Но при Гарленд, Келли и Миннелли? Чтобы выглядеть в их глазах мегерой? А ведь «Вишневый сад» – пьеса, в которой Чехов лучше всего…
– Опять она заладила про своего русского.
– Тебе-то на что жаловаться? Благодаря ему ты экономишь на снотворных. А вы язык проглотили? – спросила она Джослина.
– Нет… Да. От восхищения. Но мы можем поговорить языком жестов, если вы не против. Я выучил его у скаутов.
– Твой приятель комик, Космо. Итальянец?
– Француз, – ответил Космо.
– Пари-и, – добавил Джослин.
– Куда мы едем? – спросила Джинджер.
– Нашему другу Джо предстоит познакомиться с пастрами в «Рориз Дели».
– Я тоже хочу с ней познакомиться. Умираю с голоду.
* * *
Манхэттен не поехала сразу в «Рубиновую подкову», как сказала Пейдж и Джослину, расставшись с ними в театре Дороти Гиш. У нее действительно была назначена репетиция, но только через час. До этого она собиралась кое с кем встретиться в Гринвич-Виллидже. Она заскочила в «Браш и компанию» в конце 5-й авеню, чтобы купить папку для рисунков. Потом ускорила шаг и через пять минут уже была в баре отеля «Уилбур».
Человек, сидевший за столиком, выглядел именно тем, кем был на самом деле. Эта мысль приходила ей в каждую их встречу – сегодняшняя была третьей.
Она села напротив него, отметив, что он не подвинулся, чтобы дать ей место на диванчике. Скотт Плимптон галантностью не страдал и не парился по этому поводу. Фамилия была ему под стать: такая же странноватая и безобидная.
Он приветствовал ее коротким движением бровей. Его бежевая шляпа лежала на соседнем столике, серое пальто было аккуратно сложено на диванчике рядом.
– Что будете пить?
– То же самое, – ответила она, даже не посмотрев, что он пьет.
Поодаль на диванчике седая женщина в толстой шерстяной кофте рылась в плоской плетеной корзинке, висевшей у нее на руке. Корзинка была прикрыта шарфом с узором из зеленых ракушек, и не было видно, что она в ней ищет.
Гримаса подчеркнула прямые углы челюсти Скотта Плимптона.
– Выпейте что-нибудь менее… брутальное.
– Вас заботит моя печень?
Он причмокнул губами, провел рукой по волосам, очень светлым и сухим, как сено.
– Не хочу, чтобы вам пришлось врать, будто вы забыли дома удостоверение личности, если вдруг бармен проявит рвение.
Манхэттен вспыхнула: так прямо напомнить ей о ее неполных восемнадцати было ударом ниже пояса. Она заказала имбирный эль. Старушка с корзинкой встала. Опустив монетку в музыкальный автомат на другом конце зала, она вернулась на свое место, напевая вместе с оркестром Chattanoga Choo Choo.
Скотт Плимптон положил на стол конверт из плотной крафтовой бумаги.
– Вы что-то сделали с волосами? Изменили цвет?
Манхэттен машинально кивнула и, сняв перчатки, поправила очки. Потом не спеша открыла конверт и стала рассматривать фотографии, медленно, внимательно, опустив веки и не говоря ни слова. Ее пальцы чуть заметно дрожали.
– Всё в порядке? – спросил Плимптон после долгой паузы.
Хотел ли он знать, что она думает об этих снимках? Или хорошо ли себя чувствует? Она надеялась, что он не слышит отчаянного стука ее сердца.
– Всё хорошо.
Pardon me boy, is that the Chattanooga Choo Choo?
Yes! Yes! Track twenty-nine!
Он достал из внутреннего кармана еще одну бумагу и развернул ее на столе. Манхэттен обратила внимание на его костлявые руки, отметила вену, выступавшую темно-синей буквой Y, простой кожаный ремешок часов, коротко остриженные ногти.
