Высунувшаяся из толпы рука энергично замахала им. Ухватив Джослина за локоть, Космо повел его к столику, где их встретил ослепительно-оранжевый ротик.
– Привет!
– Привет, Джинджер! – поздоровался Джослин и, подталкиваемый Космо, опустился на пуф.
– Нет, я Миранда, – ответили оранжевые губки. – Привет, big boy. Как дела? – продолжали они, обращаясь к Космо.
Джослин захлопал глазами сквозь никотиновую завесу. Это действительно была не Джинджер. Он хотел было извиниться, но Космо больно ущипнул его сзади.
– Миранда, лапуля, – взял слово Космо, – что в программе сегодня вечером?
– Сара Воан. Не знаю такой. А ты?
– Она пела в «Кафе Сосайти». Запомни хорошенько: это будет звезда первой величины. Голос, м-м-м, так и хочется отыметь ее вибрато.
– Следи за своим языком. – Девушка указала на Джослина. – Бамбино неделю назад вылупился из яйца.
– Мне семнадцать лет, – нахмурился Джослин, злясь на ее материнский тон и на дурацкий назойливый кашель, начинавший пощипывать горло.
– Семнадцать лет! Поправляюсь: он вылупился из яйца сегодня утром. Испанец?
– Француз, – сказал Космо.
– Пари-и, – уточнил Джослин. – А вы, Миранда, тоже любите Чехова? – добавил он коварно.
– Чехова? Он коммунист?
К ним подошел долговязый молодой человек в небрежно нахлобученной коричневой шляпе. В дыму от «Лаки Страйк» серый цвет его лица был гуще, чем у всех остальных. Это он настраивал мандолину. Теперь он нес ее под мышкой, округлив руку так изящно, словно обнимал за талию даму.
– Хай, Дриззл, – поздоровался Космо.
– Хай. Хай, Кэрол.
– Меня зовут Миранда, – надулся оранжевый ротик.
– А это Джо, – перебил ее Космо. – Гитара и пианино.
– Мы будем иметь удовольствие послушать вас сегодня? – спросил Джослин у Дриззла.
– Я не посмею. Кто я рядом с Сэсси Воан? Просто Кролик Топотун.
Дриззл, не глядя, занял крошечное свободное пространство на банкетке, потеснив сидящих, и щелчком сдвинул свою маленькую шляпу на ухо.
– Дриззл, – сказал Космо, – лучше всех в Нью-Йорке играет на укулеле.
– Твоими бы устами, – отозвался Дриззл. – Наш юный друг – грек?
– Француз, – поправил Космо.
– Пари-и, – уточнил Джослин. – Укулеле? Вот эта забавная маленькая гитара? Я думал, мандолина.
– Не-а, укулеле альт. Париж, да ну? Чудо-город, где черные ходят куда хотят, затовариваются где хотят, живут, едят и спят, играют, поют, гуляют с белыми подружками, и никаких тебе перьев и дегтя?
Джослин ошарашенно улыбнулся.
– Да… ну… Всё вообще-то как здесь, – промямлил он, показывая на толпу вокруг: если не считать оранжевых губок Миранды, все в табачном дыму были одного цвета.
Дриззл расхохотался. Смех у него был такой же чистый, как его белоснежная рубашка, глаза черные, под цвет галстука, а галстук длинный и узкий, под стать пальцам.
– Здесь уже не Нью-Йорк, young Джо. И тем более не Америка.
– Он хочет сказать, – перевел Космо, – что «Пёрпл» – один из немногих клубов, как и «Сосайти», где черные и белые равны.
Круг прожектора осветил нишу, занавес открылся, и появилась молоденькая девушка в серебряной юбочке и корсаже из белого атласа. Она забралась на высокий табурет между контрабасом и тарелками. Под гром аплодисментов к ней присоединились три музыканта.
– Добрый вечер всем, – прощебетала она в микрофон. – Меня зовут Сара Воан, и я счастлива петь сегодня для вас… Начнем, пожалуй, с Temptation?
В зале поднялся восторженный гомон, многие засвистели. Джослин не знал ни песню, ни певицу, но был мгновенно очарован. Ее голос звучал так чисто, глубоко и волнующе, что хотелось закрыть глаза и… О да, Космо очень точно определил давеча, как действовал этот голос. Несколько пар встали и пошли танцевать. Джослин вернулся на землю, только когда она допела последнюю песню – Body and Soul.
Вода в ванне была уже чуть теплой и продолжала остывать, но Джослин так и лежал с закрытыми глазами, силясь удержать еще на несколько секунд чары так быстро пролетевшего вечера.
Гвоздем программы стало появление певицы у их столика. Ее усадили, стиснув между Мирандой и Джослином. Их локти были прижаты друг к другу, как ложки в ящике буфета.
– Дриззл! – воскликнула певица, шаловливо щелкнув по шляпе, которую молодой человек так и не снял.
Джослин молчал как рыба и весь взмок, пока она сидела рядом, невольно щекоча его руку своей. Ее атласный корсаж был невероятно нежным на ощупь, а сама она вблизи, с ее мордашкой густого шоколадного цвета и неровными зубками на фоне розовых губ, выглядела школьницей, прогуливающей уроки.
– «Кафе Сосайти» закрывается, – сообщил Дриззл, мрачнее тучи.
– Барни этого не заслужил, – вздохнула Сэсси Воан. – Какая гнусность. Что за история.
– Какая гнусность? Что за история? – полюбопытствовал Джослин.
– Барни Джозефсон – хозяин «Кафе Сосайти». А у него есть брат, который попал под колпак Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности за принадлежность к компартии. Он отказался отвечать комиссии. Не хотел ни на кого доносить.
Взгляд Дриззла словно пробуравил темный туннель в дыму.
– Уолтер Уинчелл сровнял его с землей в своей хронике. И еще многие туда же. В несколько недель клиентуру «Кафе Сосайти» как ветром сдуло. Скоро Барни прикроет лавочку.
– Это было единственное место, – добавил Дриззл, – где белые и черные могли вместе послушать, как Билли Холидей поет Strange Fruit. Ты знаешь Strange Fruit, young Джо?
– Боюсь, я вообще мало что знаю, – извинился Джослин.
– Black bodies swinging in the southern breeze, – тихонько напела Сэсси Воан и повернулась к Джослину. – Вы канадец?
– Француз, – сказал Космо.
Помолчав, он добавил:
– Париж.
– Пари-и? О-ля-ля, это велико-льепно! – пропела она по-французски. – Что ж, раз такое дело, я спою April in Paris… ОК, Джо? Для вас. Только для вас.
Шоколадная рука прекратила сладкую щекотку и ушла со своей хозяйкой к микрофону.
April in Paris, chestnuts in blossom,
Holiday tables under the trees…
* * *
Джослин, еще блаженствуя в чуть теплой воде, поднял руку и пошарил в поисках мыла… Глухой удар сотряс потолок над головой.
Он сел. От второго удара закачался ряд бутылочек на краю ванны. Эхом отозвался громкий плюх, словно выразила недовольство большая рыба. Флакон с ароматической солью пошел ко дну между его ног.
