Повседневное существование стареющих жителей хутора и их слуг поистине ужасающе. Эжен Сю, кажется, ставит своей целью убедить читателей, а возможно, и власти, что в некоторых сельских регионах царит чудовищная нищета, ничем не уступающая тем бедствиям, какие несет с собой индустриализация. Виллерме и некоторые другие авторы познакомили читателей с подвалами Лилля, пригородами Руана, трущобами Нанта; сам Сю показал читателям отвратительнейшие притоны столицы. Но хутор Можжевеловый представляет картину еще более безобразную. Домишки из битой глины вот-вот рухнут, а крыша кое-где уже обвалилась; а если издольщик не может заплатить долг землевладельцу, ему грозит выселение. В хлеве стонет человек, которого трясет лихорадка, столь обыкновенная в этом болотистом, нездоровом краю; между тем, замечает автор, достаточно было бы осушить болота на средства крупных землевладельцев, чтобы ситуация существенно улучшилась (заметим в скобках, что этот урок не был забыт; его учел автор брошюры 1844 года «Искоренение пауперизма», когда сделался императором Наполеоном III). Работники и работницы, живущие на хуторе, поедают зловонную пищу, погружая все вместе свои ложки в горшок, содержащий нечто не имеющее названия — холодную смесь сыворотки и гречневой крупы, и заключают безропотно («такая судьба», говорит одна из девушек
[546]), что собаки графа Дюриво питаются гораздо лучше, потому что им дают потроха дичи, убитой на охоте. Все крестьяне с виду невежественные, грубые, наивно порочные, ненавидящие ближних, одним словом настолько отупленные нищетой, что кажутся скорее животными, чем людьми. Единственный луч света в этой мрачной картине — увенчанная цветами сирота Пустошка, которую охраняют два огромных индюка; все остальные смотрят на девушку с суеверным почтением; в ней видят целительницу, владеющую тайнами матери-земли и знающую, как увеличить плодородие почвы. Но при появлении Бокаде, явившегося, чтобы ее арестовать, девушка бросается в соседний пруд.
Перемена декораций. Теперь мы в замке Трамбле — резиденции графа Дюриво
[547]. Поскольку граф вознамерился стать депутатом, он решил устроить для местных избирателей и их супруг («невежественные и себялюбивые, подобострастные и тщеславные буржуа, глупо чванящиеся своим участием в выборах», говорит о них автор) большой обед, который, как он уверен, непременно поможет ему снискать их симпатии. Сю подробно описывает роскошные залы, в особенности зимний сад, где гостям вскоре подадут кофе, а затем возвращается в столовую:
Роскошное столовое серебро гармонировало с великолепным убранством залы. <…> Не стоит и говорить, что вина были поданы самые изысканные, кушанья самые превосходные и обильные, а сверкание серебра, благоухание цветов, отблески множества свечей в граненом хрустале сообщали дополнительную прелесть гастрономическим радостям.
Нищета голодных бедняков противостоит богатству, роскоши и обильным трапезам богачей. Конечно, Эжен Сю описывает все это мастерски, но назвать тему особенно оригинальной невозможно. С очень давних пор, чтобы побудить богачей не пренебрегать благотворительностью, бесчисленные проповедники говорили об этом с церковной кафедры, и нет никаких оснований полагать, что традиция прервалась. Но проповедники были не одиноки; пятнадцатью годами раньше на банкете, где три сотни лионских ткачей собрались, чтобы отметить первую годовщину их газеты «Эхо фабрики», один из гостей, член комиссии по разбору споров между фабрикантами и рабочими и владелец мастерской, произнес тост «За освобождение промышленных классов!»: «Что за горькая насмешка — расхваливать нам благодеяния цивилизации! Что сделала эта цивилизация для рабочего класса и для того бедняка, что ценой долгого и тяжелого труда добывает корку хлеба, которую с неохотой швыряют ему от своих щедрот наши современные Лукуллы!»
[548] А спустя несколько лет поэт-республиканец Альтарош опубликовал песню на ту же тему под названием «Праздник в Ратуше (19 июня 1837 года)», где роскошь официального приема с банкетом, концертом и балом — «всем тем, за что народ заплатит» — противопоставляется участи «тех пролетариев, что с голоду умрут», коммерсанту-банкроту, пускающему себе пулю в лоб, или нищему, который поет жалобную песню и вот-вот попадет в лапы полиции
[549]. В 1844 году сапожник Савиньен Лапуант, один из тех многочисленных рабочих поэтов, которыми восхищались Жорж Санд и многие мыслители и художники ее времени, выпустил сборник стихотворений под названием «Голос снизу». Сам Эжен Сю написал к нему длинное хвалебное предисловие. В сборнике напечатано стихотворение «Антресоль и чердак», где описаны, с одной стороны, «лачуга рабочего, где он вместе с семьей страдает от холода и голода, а с другой — роскошное жилище, где богач задает большой обед; рабочий в отчаянии спускается к богатому соседу и жалуется ему на свое горестное положение»
[550] («Мы, сударь, голодны! А вы обед едите!»). В конце концов он кричит гостям: «Вам голод отомстит, он вам ответит кровью». Но богачи остаются безучастны:
Бедняге тотчас же указано на дверь;
Он прогнан с пира был, как будто грязный зверь
[551].
Оригинальность и сила Эжена Сю не в этом противопоставлении, а в том, что в середину рассказа об обеде, который граф Дюриво устроил для своих соседей, он вставил притчу о пире. Мирное течение трапезы нарушает непристойное поведение виконта Сципиона, повесы, который не находит ничего лучше, как попытаться соблазнить супругу одного из отцовских гостей.
Тогда, желая положить конец насмешкам, которые могли отнять у него поддержку одного из самых важных избирателей, и видя, что обед, к счастью, подходит к концу, граф воскликнул: «Господа, поскольку мы говорим о выборах — предмете столь важном для людей серьезных, для политиков, к числу которых мы все принадлежим, позвольте мне произнести тост, который, надеюсь, придется вам всем по нраву».
И вот, подняв свой бокал, наполненный кипрским вином, нектаром «цвета жидкого топаза», граф говорит:
Господа! За землевладельцев, за собственников!.. за единственных истинных защитников, единственных настоящих гарантов порядка и покоя, единственных истинных предствителей нашей прекрасной Франции, поскольку они выбирают ее законодателей.
«Эти слова, — комментирует автор, — произнесенные голосом мужественным и звучным, были встречены одобрительными возгласами и звоном бокалов».
