Банкеты в честь либеральных депутатов после сессии следовало считать выражением признательности. «Мы с вами трудимся безвозмездно. Единственной наградой нам служит выражение общественного мнения; но мы должны вести себя в этом отношении особенно щепетильно»
[63], — утверждал Вуайе д’Аржансон в ответном письме к мэру Шательро, стремившемуся изобразить как нечто совершенно незначительное банкет, который жители подведомственного ему города, к его великому неудовольствию, устроили в честь либерального депутата. Так же как и мэр, но в гораздо большей степени, чем он, депутат бесплатно тратил силы, время, состояние; напомним, что до 1848 года парламентарии не получали никакого вознаграждения, а мандат обходился довольно дорого, поскольку депутату приходилось от пяти до семи месяцев проживать в Париже. Приличное жилье в столице стоило больших денег, а работа в палате практически полностью отнимала у депутата, особенно провинциала, возможность заниматься собственным делом. Это обстоятельство, между прочим, было одним из аргументов в пользу введения достаточно высокого ценза для избираемых, что в эпоху Реставрации сводило число потенциальных депутатов примерно до двадцати тысяч. Депутаты Вуайе д’Аржансон, Шовлен, Эрну, Биньон, Дюпон из Эра много сделали для королевской власти, но, будучи «независимыми», скорее всего, очень мало от нее получили: следовательно, вознаградить их своей признательностью предстояло избирателям. Между тем если люди первой половины XIX века это только предчувствовали, то мы, изучающие эти явления почти два века спустя, знаем это точно со времен Марселя Мосса: всякий дар обязывает и требует ответного дара.
Но и ответный дар обязывает в свой черед, и люди, которые его принимают, тоже превосходно это чувствуют. По этой причине в конце молчаливых банкетов в Руане и Лез-Андели в сентябре 1818 года почтенные депутаты Биньон и Дюпон из Эра все-таки ненадолго взяли слово, чтобы поблагодарить собравшихся и «уверить их в готовности ревностно защищать интересы отечества и требовать полного исполнения Конституционной хартии». Нетрудно вообразить продолжение: в следующем году в конце сессии Биньон и Дюпон, а также Эрну, Комартен и Шовлен, исполнившие пожелания нормандских или бургундских избирателей, получили право на новый праздник в свою честь, что в самом деле и произошло
[64]. В конечном счете по окончании мандата депутаты, ревностно защищавшие интересы своих избирателей, были вправе ожидать от них награды в виде переизбрания. Напротив, члены верхней палаты, поскольку они назначались королем и от избирателей не зависели, почти никогда не становились адресатами банкетов; это касалось даже откровенно либеральных пэров, таких как герцог де Брой
[65].
Поскольку Вуайе д’Аржансон был несравненно более богат, чем граждане, которые его чествовали, устроенный ими банкет мог восприниматься только как выражение признательности, а не как попытка подкупа. Но не все депутаты могли похвастать таким же состоянием и таким же бескорыстием, да и убеждения не у всех отличались той же твердостью. Если бы устройство банкетов в честь либеральных депутатов сделалось общераспространенным, они рисковали бы навлечь на себя обвинение — очень мало обоснованное, но губительное для их репутации — в том, что все они подкуплены своими избирателями. Риск был тем более велик, что за годы обучения парламентской политической жизни умножились случаи пиров, против которых либералы, вначале смотревшие на это безучастно
[66], очень скоро начали решительно протестовать, ибо поняли, какой опасностью они грозят. Дело в том, что министры, и прежде всего глава кабинета Деказ, задавали обеды депутатам большинства, по преимуществу тем, кому политические убеждения отнюдь не мешали пользоваться щедротами власти; к таковым относились в первую очередь депутаты левого центра, чьи голоса могли оказаться решающими в этот период, когда каждые новые выборы усиливали лагерь «независимых», хотя и не слишком ослабляли лагерь ультрароялистов. Поэтому Деказ широко практиковал эту меру — не слишком элегантную, но безусловно эффективную, на что «Конституционная» жаловалась еще в феврале 1820 года: «Министры знают, как безгранична власть хорошей кухни»
[67]. Обеды эти были роскошны, а готовивший их повар, служивший в доме сотрудника Деказа, принадлежал к числу лучших в Париже.
Именно этой ситуации мы обязаны одной из самых прославленных политических песен эпохи Реставрации, сочиненной Беранже. Она называется «Пузан, или Отчет г-на М*** о сессии 1818 года перед избирателями департамента…»:
Избирателям — почтенье!
Вот правдивый мой рассказ,
Как трудился, полон рвенья,
Я для родины, для вас.
Я вернулся толст, румян…
Разве то — стране изъян?
У министров я бывал,
Пировал,
Пировал,
С ними вина я пивал…
[68]
Исследователь творчества Беранже истолковал эту песню как «яркий вклад в антологию примитивного антипарламентаризма», поскольку портрет, нарисованный поэтом, «мог относиться к любому депутату, независимо от его политических взглядов»
[69]. С этим утверждением невозможно согласиться. Речь идет вовсе не обо всех депутатах, но об определенных депутатах с зыбкими убеждениями, поддерживавших кабинет министров во время сессий 1818 и 1819 годов, о тех людях, которые располагались в палате в самом центре, далеко от крайне правых ультрароялистов, но еще дальше от крайне левых либералов. Существует по крайней мере еще одна песня, вышедшая из другого лагеря и упрекающая этих депутатов в тех же прегрешениях. Сочинил ее некто Казенов; под названием «Оптимизм, министерская песня» она напечатана в феврале 1819 года в «Белом знамени»:
