Напротив, отношение к нотаблям, крупным или мелким, после окончания Белого террора существенно смягчилось. Стало невозможно проводить у них обыск без мандата, бросать их в тюрьму из‐за простых подозрений. За этим строго следили адвокаты и либеральная пресса, и обычные суды становились на их сторону. Исследователи, анализировавшие разные эпизоды истории карбонаризма, не раз удивлялись этой чрезвычайной снисходительности властей по отношению к людям, входившим в верховную Венту, таким как Лафайет, Вуайе д’Аржансон, Корсель, Манюэль, Жак Кёклен… Между тем, хотя обвиняемые, как, например, четыре сержанта из Ла-Рошели, даже под страхом смерти, невзирая на давление и посулы, их не выдавали, самые разнообразные признаки и свидетельства указывали на их причастность к деятельности карбонариев; однако, к великому негодованию некоторых ультрароялистов, власти не считали возможным отдать вождей карбонаризма под суд, даже если их участие в заговорах, имевших своей целью свержение монархии, было очевидным, а в случае Лафайета еще и подтверждалось его собственным признанием. Времена Ришелье и Сен-Мара остались в прошлом.
Как же можно было в этих условиях запретить банкет, устраиваемый в честь Лафайета и его единомышленников? Как можно было запретить почтенным гражданам, в большинстве своем избирателям, одним словом, нотаблям, выразить этим людям свою признательность? Если администрация и вздумала бы запретить банкет или по крайней мере проявила снисходительность по отношению к тем людям, которые хотели силой помешать его проведению, тогда правительство могло навлечь на себя обвинения в попрании священнейшего права, гарантированного Хартией, а именно личной свободы. Правительство, осмелившееся запретить банкет нотаблей, — правительство тиранов, нарушившее основополагающий общественный договор; против такого правительства подданные имеют право восстать.
Одно происшествие, описанное, в частности, в «Истории двух Реставраций» Волабеля, в этом отношении крайне показательно
[180]. Мы уже упоминали выше, что в связи с карбонаризмом следует вести речь не об эзотерическом тайном обществе, включающем в себя несколько сотен фанатичных заговорщиков, а о «подпольной либеральной партии», насчитывающей, по всей вероятности, десятки тысяч членов. Известно также, и это прекрасно сознавали современники, что карбонаризм никогда не был движением народным, но пополнялся в основном за счет буржуазии, юристов и адвокатов, негоциантов и приказчиков, студентов и мелких чиновников, а также низших чинов армии (четыре сержанта из Ла-Рошели). Это правило знало лишь одно исключение — мощное тайное общество под названием «Рыцари Свободы», которое возникло независимо от парижских карбонариев и действовало в среднем и нижнем течении Луары. В него входили представители местной мелкой и средней буржуазии (зачастую те, кто приобрел во время и после Революции конфискованную собственность эмигрантов), а также отставные солдаты, виноделы и луарские лодочники — публика по-настоящему народная. Поскольку некоторые из их лидеров постоянно сносились с парижскими эмиссарами, желавшими насадить в здешних краях карбонаризм, «Рыцари Свободы» все вместе присоединились к общенациональной организации и оказались причастны к самым серьезным заговорам весны 1822 года, в частности к неудавшемуся походу генерала Бертона на Сомюр. Так вот, эта революционная организация возникла из‐за запрещения банкета, а точнее, из‐за попытки его запретить осенью 1820 года. Лафайет и Бенжамен Констан, депутаты от Сарты, приехали повидать своих избирателей, а те устроили в их честь банкет. Затем Лафайет вернулся в столицу, а Бенжамен Констан принял приглашение посетить Сомюр. Как и в большинстве городов региона, буржуазия и простой народ в Сомюре были душою «патриоты»; они свято чтили наследие Революции и тревожились за его сохранность в регионе. Вдобавок именно в этот район после Ватерлоо и вступления во Францию иностранных войск отступили последние отряды французской армии (роялисты любезно именовали их «луарскими бандитами»). Белый террор сопровождался здесь особенно жестокими карами: вспомним хотя бы беззаконные аресты и приговоры в Люине, городе в полусотне километров от Сомюра вверх по течению Луары, — те самые, которые отважно разоблачил Поль-Луи Курье. Но Сомюр отличался от других маленьких городков «синего» Запада тем, что в нем располагалась знаменитая Кавалерийская школа, а в 1820 году в ней учились специально отобранные молодые люди роялистских убеждений. «Шумные, вздорные, пылкие сторонники Бурбонов, учащиеся школы по первому же сигналу, при первой же стычке выступали единым фронтом против местного населения». В течение всего лета здесь, почти как в столице, постоянно случались какие-то происшествия. Вот что пишет Волабель:
7 октября будущие кавалеристы узнали, что в город приехал Бенжамен Констан. <…> Вечером того же дня целая группа учащихся отправилась к дому, где он остановился, принялась швырять камни в окна, угрожать гостю и требовать, чтобы он немедленно покинул город. Разогнанные национальной гвардией (набранной из рядов буржуазии), учащиеся назавтра возвращаются толпой еще более многочисленной и пытаются помешать банкету; немедленно является национальная гвардия, которая считает своим долгом защищать участников банкета; учащиеся возобновляют крики и угрозы; начинается что-то вроде столкновения; учащиеся пускают в ход ружья, военные берутся за сабли; звучат выстрелы, сыплются удары, и вскоре в обоих лагерях появляются раненые. Лишь с огромным трудом генералу, командующему Школой, мэру и супрефекту, явившимся на поле боя, удалось разнять дерущихся. На следующий день, 9 октября, Бенжамен Констан покинул город и продолжил свой путь под охраной мощного отряда жандармерии.
Волабель заключает:
Банкет, послуживший причиной вышеописанных беспорядков, ускорил возникновение в тамошних краях тайного политического общества, к созданию которого давно призывал самых видных участников банкета полковой подлекарь Гранмениль, также один из его участников. Поговаривали, что у истоков этого общества стоял Бенжамен Констан — слух, совершенно ни на чем не основанный.
Бенжамен Констан в самом деле никогда не входил ни в какие тайные общества и, покидая город, выразил надежду, что страсти здесь утихнут, но тем не менее оставил за собой право сделать случившееся достоянием гласности. Между тем местные либералы были разочарованы: хотя некоторые из них смогли отобедать в обществе своего кумира, им пришлось отказаться от задуманного крупного мероприятия — обеда по подписке на 120 персон. В этом случае, с их точки зрения, городское начальство перешло предел дозволенного. Власть, которая весной того же года ограничила свободу печати и гарантии личной свободы граждан; власть, чьи адепты вознамерились помешать проведению банкета в честь такой почтенной особы, как Бенжамен Констан, — подобная власть сегодня безусловно неспособна защитить священнейшие права личности, а завтра, возможно, сделается деспотической. Легальных средств ей противостоять или по крайней мере выразить свое мнение больше не осталось; отныне переход к тайной и неузаконенной деятельности полностью оправдан.
