Большой обед <…> должен был состояться в коммуне Ла-Гийотьер, но по размышлении сотрапезники сочли, что удаленность этого места может подать повод к несправедливым подозрениям и даже снабдить оружием клеветников. Дабы избежать подобных неприятностей, устроители решили, напротив, переместиться под крыло властей и сделать свой праздник открытым для самого придирчивого надзора. <…> Подписчики, движимые уважением к порядку, начертали некоторые предварительные установления. Вот главные из них <…>: обед будет длиться не более двух часов. Вино будет подаваться одного-единственного сорта. Через каждые двадцать человек будет помещаться комиссар, избранный из старейшин собрания. Тотчас после обеда все отправятся во «Французские горы», где будут устроены обычные забавы и сожжен фейерверк. Если же недоброжелатели захотят воспользоваться этим событием для нарушения порядка, если поблизости раздадутся крики, намеки или оскорбления, участники собрания поспешат предать виновного в руки властей
[226].
Никаких серьезных происшествий не стряслось ни перед, ни после, ни, главное, во время обеда, за исключением того, что, несмотря на конфиденциальные, но настоятельные рекомендации властей, никто не произнес тоста за здоровье короля; бокалы были подняты в память Камиля Жордана, а также за некоего либерального адвоката и за «отважного депутата Корселя». Но мероприятие собрало толпу. Быть может, она была не так велика на въезде в Лион, где почтенного депутата встретила блистательная депутация лионских коммерсантов, а один из горожан увенчал его дубовым венком, но зато вечером в квартале Бротто, где возвели специально по такому случаю триумфальную арку, украшенную транспарантом, прославляющим «верного депутата», людей собралось множество. Несколько тысяч человек теснились на Моранском мосту и в саду «Французские горы», где много раз стреляли из мортирок и был сожжен обещанный фейерверк. Из толпы раздавались крики «Да здравствует независимость, да здравствует свобода, да здравствуют либералы!», а также «Долой знать, долой духовенство!» Часть собравшихся проводила Корселя назад в город, и разошлась толпа лишь к одиннадцати вечера; власти не находили себе места от страха, опасались худшего, едва ли не захвата ратуши.
Впрочем, в конечном счете ничего особенного не произошло, и, как только страх рассеялся, настало время извлекать политические уроки. Однако власти департамента Рона, судя по всему, проявили мудрость и сочли за лучшее ничего не предпринимать. Вначале они подумывали о судебном преследовании брошюры, опубликованной либералами, но затем благоразумно от своего намерения отказались и ограничились гневными речами. Политическая подоплека случившегося могла ускользнуть от министра внутренних дел, если он не знал досконально историю города и не присматривался с особым вниманием к недавним событиям. Во-первых, в отличие от предыдущего года, администрация не смогла отговорить видных лионских либералов от устройства праздника, который неминуемо, точно так же, как мюлузский праздник в честь генерала Фуа, состоявшийся месяцем раньше, или въезд Гийема в Брест два года назад, напоминал почести, воздаваемые монарху или по крайней мере принцу из королевской фамилии. А не преуспела администрация в своих намерениях потому, что лионские либералы и Корсель хотели сообщить своему городу в глазах общественного мнения совсем не тот облик, какой навязал ему месяцем раньше префект: дело в том, что 29 сентября 1821 года власти с большой помпой перенесли в надгробную пирамиду в квартале Бротто, возведенную на месте резни 1793 года, останки г-на де Преси. Официальные почести, воздаваемые роялисту, возглавлявшему военное сопротивление лионцев войскам Конвента, были призваны пробудить в памяти местного населения воспоминания о страшных событиях и настроить в пользу правящей династии; таким образом власти рассчитывали вернуть себе доверие потомков тех буржуа, которые тридцатью годами раньше были гораздо ближе к жирондистам, чем к роялистам.
Однако уловка оказалась очень грубой и вызвала в качестве ответной контрманифестации торжественный прием Корселя. А чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, какое решение примет либеральная лионская буржуазия, если нужно будет сделать окончательный выбор между Старым порядком и Революцией, даже в ее террористической фазе, для банкета в честь либерального депутата и памяти Камиля Жордана была выбрана, как в ярости сообщал министру внутренних дел молодой лионский аристократ, предусмотрительно не назвавший своего имени, дата 7 октября, то есть годовщина вступления в Лион войск Конвента, возглавляемых Дюбуа-Крансе. Лучше тирания Парижа, лучше Республика, чем возвращение к Старому порядку: если в том, что касается «черни», такой выбор был вполне предсказуемым, то подобный же выбор, сделанный крупными лионскими торговцами, тревожил власти куда сильнее.
Эпилог: дерзости Жака Лаффита
Город Байонна, подобно Бресту, Мюлузу, Греноблю и Лиону, считался в ту пору цитаделью либерализма
[227]. В 1814 году он почти два месяца сопротивлялся англо-испанской армии и перешел на сторону Бурбонов только в мае, позже Бордо и без всякого энтузиазма. Нет ничего удивительного в том, что главным городом департамента власти сделали не Байонну, а гораздо более консервативный По, где больший вес имели землевладельцы. Ничего удивительного нет и в том, что этот город, который развивался очень динамично в демографическом и экономическом смысле и в котором властям трудно было отыскать человека на должность мэра, среди прочего потому, что негоцианты были слишком заняты делами, в 1818 году избрал депутатом независимого политика, банкира Бастерреша. Если верить сохранившимся рапортам, местная либеральная молодежь действовала на редкость активно
[228]. В сентябре 1820 года байонцы задумали встретить своего депутата кавалькадой и серенадой; на следующий год в конце лета устроили серенаду перед его гостиницей, чем встревожили властей (из толпы слышались крики «Да здравствует либеральный депутат! Да здравствуют левые! Да здравствуют король и Хартия!»), а затем обед на шестьдесят персон, о котором префект бесстрастно сообщал: «Праздник прошел с соблюдением порядка и благопристойности». Наконец, в марте 1824 года «большое число молодых людей, по преимуществу приказчиков в торговых домах» устроили в отсутствие самого депутата банкет на 84 персоны в честь его сына; в благодарность тот уверил, что «его отец сознает свой долг и будет выполнять обязанности депутата с самой большой пользой для своих сограждан». Уточнение было нелишним, поскольку недавние выборы в палату депутатов кончились для либералов полным разгромом
[229]. «Эти выборы, — писал генерал Ламарк, — истинное Ватерлоо»: их проиграл девяносто один либеральный депутат, в том числе Лафайет, Лаффит, Шовлен, Вуайе д’Аржансон, Манюэль, Этьенн, Кератри, генералы Тарер и Демарсе… Бастерреш вместе с Казимиром Перье, генералом Фуа, Бенжаменом Констаном и Дюпоном из Эра оказались среди горстки прошедших в палату. Поскольку в этой «возвращенной палате»
[230] либеральных депутатов осталось совсем немного, было важно, чтобы будущие избиратели засвидетельствовали Бастеррешу свое доверие и побудили его стараться и в будущем быть достойным почестей, причитающихся «верным депутатам».
