Карта 1. Банкеты при министерстве Полиньяка (август 1829 — июнь 1830 года).
Белые кружки — банкеты в честь Лафайета (август — сентябрь 1829 года).
Серые кружки — банкеты в честь других либеральных депутатов до открытия сессии.
Черные кружки — банкеты в честь двухсот двадцати одного депутата.
К этой цифре нужно прибавить весенних подписчиков: мы уже упоминали, что в «Бургундском винограднике» стол был накрыт на шесть-семь сотен гостей. К ним следует приплюсовать восемьдесят нотаблей из Булони-сюр-Мер, триста из Реймса, двести двадцать одного из Кольмара и Бернé, примерно стольких же из Мюлуза, сто восемьдесят из Нарбонны, двести пятьдесят из Мелена, сто сорок из Монтобана, сто двадцать из Макона, сотню из Нантюа, примерно столько же из Бар-ле-Дюка, полсотни из Бельфора и, по всей вероятности, столько же из Вильнев-д’Ажана и Турнона и, наконец, три сотни собравшихся в воскресенье 13 июня в Анже
[289]. Всего, если не считать нового банкета в Ниоре, о котором парижские либеральные газеты отзывались с исключительной сдержанностью
[290], и банкетов, на которые собирались провинциалы, проживающие в столице, два десятка весенних банкетов собрали по самым скромным оценкам три тысячи человек: поскольку почти все они прошли между концом марта и серединой мая, очевидно, что мобилизация ни в малейшей мере не шла на спад.
Понятно, что подсчеты наши весьма приблизительны; относительно некоторых банкетов у нас точных сведений нет («Друг Хартии» в своем восторженном отчете о банкете в Пембёфе сообщает только, что число гостей оказалось больше ожидавшегося, несмотря на спешные приготовления и неурочное время года
[291]). Мы не можем утверждать наверняка, что весной 1830 года в Валансе на банкет в самом деле собралась сотня либеральных избирателей, как можно понять из доноса, сохранившегося в архиве
[292]. Но, несмотря ни на что, к нашим подсчетам, как кажется, имеет смысл прислушаться: ведь сведения, которыми мы располагаем, по большей части заслуживают доверия. Газета «Ежедневная», настроенная враждебно, сообщает, что в Анже на банкете было двести пятьдесят сотрапезников; либеральные листки называют цифру в три сотни; ввиду существования подписных листов, заказов поварам или рестораторам, обманывать здесь было затруднительно. Единственный способ небольшой подтасовки — называть общее число подписчиков, не учитывая, что некоторые из них ограничивались сдачей денег, но на сам банкет не приходили; впрочем, главным предметом споров было не общее число участников, а процент избирателей среди них: префекты и роялистские листки явно старались его приуменьшить. Как бы там ни было, более точный подсчет вряд ли внес бы существенные изменения в полученный нами результат: три-четыре тысячи участников с августа до середины января, еще три тысячи весной; в общей сложности семь тысяч участников — это если не считать банкеты парижских уроженцев, о которых мы не знаем почти ничего, кроме того, что там, по-видимому, собирались совсем молодые люди, априори не принадлежащие к числу избирателей. Много это или мало?
Совершенно очевидно, что вовсе не мало. Это общее число участников банкетов не следует сравнивать ни с населением Франции, ни с населением того города, где происходили те или иные банкеты. Дело в том, что крестьяне, расcредоточенные по территории страны, вообще не шли в счет; а простые горожане, хотя их приветственные возгласы и ласкали слух представителям либеральных элит, не могли принимать участие в дорогостоящих празднествах. Чтобы понять, насколько эффективной была либеральная мобилизация с помощью банкетов, нужно сравнить полученные нами цифры с общим числом тогдашних избирателей, которое равнялось примерно ста тысячам человек, и с числом граждан, которые получили право быть избирателями уже в следующем году после смены режима, а их стало почти в два раза больше. На этом фоне семь тысяч подписчиков на всю страну — число вполне значительное, а полторы сотни участников банкета в округе, где насчитывается в общей сложности пять сотен избирателей, — более чем значительное. Ибо нужно иметь в виду, что если устройство банкета для нотаблей — самый зрелищный способ продемонстрировать свое мнение, есть и другие. Мы не говорим здесь ни о серенадах, которые весной 1830 года были столь многочисленны, ни о приветственных возгласах, которыми простые граждане встречали въезжающих в город «прославленных жертв министерского произвола»; мы имеем в виду манифестации, в которых участвовали избиратели или почтенные представители средних классов. По возвращении в свой округ депутат, проголосовавший за адрес двухсот двадцати одного, принимал делегацию избирателей, которые являлись поздравить его с совершенным поступком
[293]. Возглавлял эту делегацию и выступал от ее имени другой местный либерал, старейшина избирательной коллегии, бывший мэр или депутат; он произносил похвальное слово приехавшему, сулил ему поддержку, а затем высказывал пожелание, чтобы политический кризис разрешился без особых потерь. В своем ответе депутат разъяснял, как следует понимать позицию, избранную им при голосовании, и, разумеется, настаивал на своей верности монархии. Никаких происшествий здесь стрястись не могло: каково бы ни было число участников, вся церемония происходила в гостиной или в саду частного особняка, куда допускали только почтенных граждан во фраках. Отклониться от норм поведения, отличающих аристократическую общежительность, было практически невозможно и, точно так же как на банкете, общественному порядку ничто не угрожало
[294]. Такие торжественные встречи сосчитать труднее, чем банкеты, но хотя они проходили гораздо более скромно, ясно, что весной 1830 года их было немало. Задним числом, три года спустя, историк Жан-Батист Капефиг, умеренный легитимист, оплакивавший ослепление властей, сделал выводы из случившегося: «Это проявление общественного мнения было поддержано избирательными комитетами и прессой. Повсюду депутатов встречали патриотическими банкетами, и это позволяло заранее предсказать результат выборов»
[295].
