Таким образом, за восемнадцать лет правления Луи-Филиппа состоялось огромное множество публичных банкетов всякого рода, и почти все они были в той или иной степени политизированными. Исчерпывающее описание и даже перечисление их всех невозможно без полного просмотра провинциальной прессы и провинциальных архивов. Поэтому мы ограничимся изучением лишь нескольких из них — тех, которые обладали особенными, подчас совсем новыми свойствами, позволяющими понять политические функции банкетов в эту эпоху. Некоторые из этих банкетов уже неплохо описаны, и на них мы не будем останавливаться подробно; однако чрезвычайная гибкость этой формы политической манифестации приводила к тому, что ею пользовались люди самых разных убеждений: республиканцы и карлисты, защитники порядка и революционеры, Ламартин и Гизо, — а потому ее изучение сулит множество сюрпризов и способно поколебать множество стереотипных представлений о политической жизни этой эпохи.
Единение и примирение
Конечно, тот, кто видел этих бравых граждан, тот, кто слышал выражение их чувств, тот, кто любовался трехцветными знаменами, украшающими залу, тот пребывает в совершенном спокойствии относительно судьбы Франции и защиты наших свобод; ибо дух, животворящий эти собрания, есть дух всех французов.
Очевидная банальность формул не должна нас смущать: осенью 1830 года главный элемент, без которого невозможен ни один праздник, — это трехцветное знамя, около которого должны собираться все французы. После 1830 года во Франции появилось мало деревьев свободы
[391], а те, что появились, были обязаны этим прежде всего республиканцам. Поскольку посадка такого дерева нередко происходила после разрушения креста, установленного миссионерами, и служила прологом к разграблению какой-нибудь семинарии, символом национального согласия и свободы оно служить не могло. Напротив, праздники, которые собирали все население данной местности вокруг трехцветного знамени, происходили постоянно и повсюду. Вот еще один пример, также почерпнутый из прессы департамента Сона и Луара; на сей раз дело происходит в маленькой винодельческой коммуне Лен. 21 ноября все здешние национальные гвардейцы устраивают патриотический праздник, гвоздем программы которого служит пир:
В нем приняли участие местные власти, г-н кюре и еще две сотни человек: буржуа, виноделы и землевладельцы. Все женщины, не допущенные на этот военный праздник, собрались по собственной воле и, по примеру мужчин, устроили прелестный банкет, после чего мужчины и женщины отправились на деревенскую площадь с дудками и барабанами, с одной стороны, и сельской музыкой, с другой. Тут начались хороводы и зазвучали крики «Да здравствует Луи-Филипп I!», повторяемые многократно. Посередине площади реяло трехцветное знамя и местный флаг, который женщины украсили цветами. Наконец образовались разные группы танцоров, и бал продолжился до глубокой ночи
[392].
Власти гражданские и религиозные, люди богатые и бедные, мужчины и женщины объединяются в прославлении нового режима. Разумеется, зачастую устроители находили способы отдавать почести разом и знамени, и королю-гражданину
[393]. Например, в Монлюсоне, маленьком городке с пятью тысячами жителей-патриотов,
великими торжествами было встречено 30 января 1831 года прибытие знамени, присланного Его Королевским Высочеством герцогом Орлеанским национальной гвардии. Состоялся большой банкет, а за десертом, перед лицом бюста короля-гражданина и знамени «цветов Жеммапа», среди цветочных гирлянд и лампионов г-н председатель суда произнес речь, посвященную текущим событиям
[394].
Единодушие достигалось не повсюду (в деревнях Вандеи трехцветные знамена восторга не вызывали), а главное, продлилось оно недолго. Однако судьба символов, находившихся в центре первых гражданских банкетов, оказалась различной: бюсты нового государя сохраняли довольно большую символическую ценность в первые годы Июльской монархии, что доказывают многочисленные случаи профанации, на которые шли противники нового режима
[395]. Однако очевидно, что десакрализация бюстов началась очень скоро; пятнадцать лет спустя, в 1847 году, когда консерваторы по-прежнему бурно обсуждали, был ли произнесен на том или ином банкете тост за короля (политическое benedicite
[396], как саркастически выражался Ламартин, который без этой «молитвы» прекрасно обходился), никому уже не приходило в голову увидеть тревожный симптом в отсутствии бюста короля на банкетах реформистов
[397]. Никто не возмутился тем, что этого бюста, по-видимому, не было в сентябре 1847 года на банкете в Страсбурге: там по обеим сторонам от трибуны помещались два больших полотна, изображающих Францию и Свободу.
Напротив, в течение всего периода Июльской монархии только устроители легитимистских банкетов в День святого Генриха вывешивали белые и зеленые флаги, чтобы не отмечать праздник под сенью трехцветных знамен. Во время последней кампании банкетов осенью 1847 года трехцветные знамена виднелись повсюду, как правило, целые пучки знамен висели на стенах, порой знамена реяли по обеим сторонам трибуны, причем некоторые из этих знамен имели славную историю (например, в Дижоне — знамя волонтеров 1793 года). Нередко рядом были вывешены знамена народов, считающихся братскими: либо независимых и желательно республиканских (знамена швейцарские и Соединенных Штатов), либо угнетаемых и стремящихся обрести свободу (Италия и, конечно, в первую очередь Польша). Но не видно было ни бельгийских знамен (которые появлялись в начале 1830‐х годов), ни, разумеется, британских
[398]. Ведь те знамена, которые появлялись рядом с трехцветным на собраниях реформистов, не должны были соперничать с ним, а главное, сеять рознь среди участников.
