В самом деле, состав участников представлял собой нечто совсем новое: во-первых, их было 1833 (это число назвали организаторы, а власти ее не опровергли), а во-вторых, цена подписки равнялась 3 франкам. До этого ни один банкет не собирал больше тысячи человек
[420], и никогда еще с них не брали такую скромную сумму. Для такого количества гостей требовалось, разумеется, очень просторное помещение; его отыскали в квартале Бротто, на левом берегу Роны, в коммуне Гийотьер. Но самое главное, пришлось полностью изменить процедуру поиска подписчиков. Разумеется, часть подписок была получена в ответ на прямые приглашения комиссаров (среди которых, замечает — справедливо или нет — префект, «большинство составляют рабочие карлистских убеждений»); однако в остальном, как в смятении пишет Гаспарен, «ни отбора, ни предосторожностей: они хотят созвать толпу и для этого разбросали приглашения на банкет в разных публичных местах: кафе, кабаках, трактирах, и всякий, у кого найдется три франка, может такое приглашение получить». Одним словом, от круга нотаблей, связанных узами знакомства, организаторы банкета перешли к широкой публике, и республиканские газеты, не имея возможности похвастать качеством сотрапезников, всячески подчеркивали их количество. Вдобавок, если верить префекту, организаторы шли на всё ради его увеличения: они якобы пустили слух, что на банкет прибудут Лафайет, Корменен и Кабе, а в самый последний момент раздали некоторое число билетов бесплатно, так что ради того, чтобы прокормить этих дополнительных гостей (которые ели стоя), пришлось заказать ресторатору 1800 обедов всего по два франка. Разумеется, за такие деньги «еда не могла быть утонченной»
[421], а о какой бы то ни было роскоши, в частности о серебряной посуде, пришлось забыть.
Итак, в банкете участвовали от 1800 до 2000 сотрапезников. Число огромное, как бы Гаспарен ни старался минимизировать его величину, соотнося его с общим населением города c пригородами (160 000) и уверяя, что основная масса народа находилась в то воскресенье на другом конце города, на празднике в квартале Перраш
[422]:
Состав участников банкета отвратительный, среди них множество людей с дурной репутацией, и они бранят банкет в разговорах с простыми ремесленниками. Это сборище банкротов, мятежников, авантюристов, среди которых, к вящему позору, значатся такие люди, как Шез или Бон, председатель банкета и преподаватель в пансионе Гранперре, или Жюль Сегье, строитель мостов, и некоторые другие, не считая Ансельма Пететена и нескольких редакторов «Провозвестника» и «Сборщицы колосьев»; никому из них это не делает чести.
Своими делегациями были представлены и некоторые соседние города. Несмотря на «весьма неумеренные» убеждения многочисленных гостей (относительно которых префект Роны заранее предположил, что они явятся на банкет с пистолетами и кинжалами!), в зале поддерживался определенный порядок. Тост Жюля Сегье «За прекращение бунтов, за более чем энергическое выражение республиканских убеждений!» был встречен рукоплесканиями, а речь Гарнье-Пажеса наэлектризовала собравшихся. В конце банкета для помощи «Трибуне департаментов», парижскому органу крайних республиканцев, который постоянно приговаривали к штрафам, было собрано более шестисот франков
[423].
Какой вывод сделал из всего этого префект департамента Рона? В своем докладе министру внутренних дел он прежде всего с облегчением констатирует, что все прошло без происшествий. Расходящиеся гости ни разу не столкнулись с силами порядка; кое-кто распевал песни в кафе; вспыхнула лишь одна незначительная ссора — из‐за женщины, принявшейся бранить кого-то из гостей… Затем префект пытается подвести политический итог: «Банкет в честь Одилона Барро прошел достаточно неудачно, чтобы отвратить большое число почтенных людей от церемоний такого рода, а банкет в честь Гарнье-Пажеса довершит дело. Партия раскололась надвое. Большинство соратников Одилона Барро сражались в ноябре в рядах национальной гвардии. Они не захотели сидеть бок о бок со своими врагами». Вдобавок депутат Кудер, который согласился председательствовать на предыдущем банкете, на сей раз решительно отказался. Ни один почтенный сторонник оппозиции, убежден Гаспарен, отныне не сочтет для себя возможным посещать банкеты, в которых участвуют «подонки общества»; не стоит удивляться, пишет он, что в конце трапезы «иные люди более тонкого вкуса, без сомнения устрашенные компанией, в которой оказались, поспешили удалиться потаенными тропами». В довершение всего зловещие фигуры, представшие воскресным вечером перед мирными горожанами, прогуливающимися в квартале Бротто, были способны пробудить в умах лионцев воспоминания о страшных днях Террора. Гаспарен выражал надежду, что «этот поучительный урок не пройдет даром для всех жителей Лиона» и что в конечном счете его стратегия оказалась успешной
[424].
Однако, заключал он,
опасности, которыми чреваты подобные собрания, совершенно очевидны. Страсти в это время накаляются до крайности и заражают тех, кто на собрании не присутствовал. Убежден, что правительство предложит палатам принять закон, который защитит общественный порядок и помешает заговорщикам взять верх. Основная статья этого закона должна гласить, что собрания более ста человек дозволены лишь с разрешения властей. В противном случае вне всякого сомнения будет использован любой повод для создания настоящих клубов, оказывающих весьма опасное влияние, за поводами же дело не станет.
Разумеется, свои уроки извлекли и республиканцы. Вовсе не считая, в отличие от жандармерии, что «банкет прошел весьма уныло, несмотря на тосты за свободу, за нацию, за Гарнье-Пажеса и проч.», они, напротив, полагали, что банкет имел оглушительный успех, и республиканские газеты объявили об этом во всеуслышание. Как и предвидел префект, такое огромное скопление народа позволило утверждать, что династическая оппозиция и пять сотен гостей на банкете в честь Барро — пустяк в сравнении с толпой патриотов, явившихся чествовать Гарнье-Пажеса. А смешанный характер публики, присутствие ткачей и других рабочих были предметом гордости: и в Лионе, где в ноябре 1831 года восстание с участием одних лишь рабочих потерпело неудачу, и в Париже, где в июне 1832 года восставшие также не сумели привлечь на свою сторону все население, республиканцы понимали, что будущее — за союзом рабочего класса и Республики, и столь многочисленный банкет мог подтвердить это публично. Вероятно, немедленно устраивать в Лионе еще один такой же банкет не стоило; зато стоило приберечь столь ценное оружие на будущее.
