Лионские республиканцы решили пустить его в ход следующей весной, но на сей раз встретили решительное сопротивление властей. 21 апреля 1833 года «Сборщица колосьев», орган самых радикальных республиканцев департамента Рона и предмет сильнейшей ненависти властей, опубликовала приглашение на банкет, организованный Лионской ассоциацией борцов за свободу печати. Приглашение было адресовано всем патриотам из Лиона и прилегающих областей. Газета писала:
Безупречное стремление к порядку, одушевляющее патриотические массы, доказало, что, кто бы ни стремился этому помешать, на всех собраниях патриотов всегда будет соблюдаться спокойствие. Банкет состоится в лионском «Элизиуме», что в квартале Бротто. На нем будут представлены все лионские корпорации. Две сотни комиссаров, выбранных из всех сословий, возьмут на себя распределение билетов, которое закончится за несколько дней до банкета. Исполнительная комиссия не покладая рук занимается подготовкой этого празднества, которое обещает быть совершенно блистательным.
Циркулярное письмо, отправленное сочувствующим в соседних городах и департаментах, приглашало их прислать свои депутации либо адреса с выражением поддержки
[425]. Дата объявлена не была, но предполагалось устроить банкет в начале мая и посвятить его чествованию Гарнье-Пажеса и некоторых других адвокатов, сочувствующих крайне левым; они намеревались прибыть в Лион ради защиты республиканских газет, которым, по мнению Лионской ассоциации борцов за свободу печати, угрожало окончательное уничтожение: против ежедневной газеты «Провозвестник» было возбуждено одно дело, а против «Сборщицы колосьев» — целых пять. Следовало поддержать их большой протестной манифестацией, в которой, как надеялись организаторы, примет участие Шарль Филиппон, директор знаменитого сатирического листка «Шаривари», также постоянно подвергавшегося судебным преследованиям.
Каких конкретных результатов ждали республиканцы от этого «торжественного смотра демократических сил»
[426], от этой мобилизации всех, кто разделяет патриотические убеждения? Уже в первом письме на эту тему, написанном 21 апреля, Гаспарен, прекрасно информированный, сообщает об амбициозных целях организаторов: собрать шесть тысяч человек
[427]. Число для того времени неслыханное, и это заставляет Гаспарена задаться вопросом: «Следует ли нам допускать устройство на наших глазах подобной федерации, даже если знать наверное, что при этом не произойдет никаких беспорядков?» 25 апреля он извещает, что «немалое количество билетов уже роздано в Лионе, а тысяча отправлена в Гренобль, где они также будут розданы стараниями братьев и друзей». Десятью днями позже он констатирует: «Устроители обратились к рабочим всех сортов; повсюду ловкие агенты распределяют билеты. Ради того чтобы сбыть этот товар, употребляются невиданные усилия». Он прибавляет также, что если бы не запрещение и не отступничество Гарнье-Пажеса, число подписчиков могло бы достигнуть десяти и даже двенадцати тысяч. Подобная толпа должна была произвести впечатление, показать властям и населению мощь и дисциплинированность республиканской партии, а также, в ближайшей перспективе, ради спасения лионской республиканской прессы оказать давление на присяжных
[428].
Гаспарен принял решение немедленно запретить манифестацию собственным постановлением, даже не дожидаясь мнения министра. Он прекрасно знал, что действует почти незаконно, что местные сторонники оппозиции ему на это укажут, и сознавал необходимость привести своему начальнику, которому, возможно, придется оправдывать эту меру в палате депутатов, аргументы в пользу своего решения: отчего он запретил весной то, что разрешил осенью? Руководители Лионской ассоциации борцов за свободу печати напомнили префекту, что в сентябре он заверил их: они в своем праве. Префект не без административного лукавства возразил, что в сентябре речь не шла о банкете откровенно республиканском, а такой банкет он, как защитник монархии и существующих установлений, допустить не может. В самом деле, объясняет он министру, обстоятельства переменились полностью; в сентябре
ассоциации не разрастались, республиканизм не обнажил свое истинное лицо, он не шествовал с высоко поднятой головой, он не объединил вокруг себя всех недовольных. Толпа честных граждан могла обмануться, оскорбиться суровыми мерами, принятыми против того, что в ту пору казалось всего-навсего невинной забавой нескольких возбужденных умов, и эта суровость могла увеличить ряды оппозиции, могла подтолкнуть низшие классы к защите людей, ставших жертвами преследованиями. <…> Нам не следовало первыми объявлять войну, следовало дождаться такого объявления от противника и привлечь на нашу сторону всех людей мирных.
Между тем зимой наметилось явление, наводившее ужас на префектов департамента Рона и правительство, — сближение республиканской партии с возрожденным и усилившимся движением рабочей взаимопомощи, у которого имелись собственные органы печати (самым мощным из них было знаменитое «Эхо фабрики»). В ноябре 1831 года рабочее восстание было без труда подавлено, поскольку оно оставалось выступлением сугубо социальным, а не политическим: вожди Ассоциации взаимопомощи ткачей-шелковиков отказывались придавать движению политический характер и не стали слушать ни эмиссаров карлизма, ни республиканцев, мечтавших о подобной политизации. С другой стороны, немало республиканцев сражались в рядах буржуазной национальной гвардии. С тех пор многие позиции прояснились, что и позволило Гаспарену поставить диагноз: «дерзость [республиканской] партии не знает пределов, она проповедует развратительные теории и действует совершенно открыто». Дело в том, что рабочие корпорации и в особенности сторонники возрожденного движения взаимопомощи обладали грозной мощью и впечатляющей способностью к мобилизации, и республиканцы могли на это рассчитывать. Гаспарен замечает между прочим в письме от 24 апреля, что на похороны ткача-шелковика, участника движения взаимопомощи, пришли тысяча шестьсот человек.
По всем этим причинам префект полагал, что на сей раз следует употребить власть и запретить собрание. Он сознавал, что таким образом спровоцирует народные волнения, но считал, что поскольку их в любом случае не избежать, лучше показать, что власти их не боятся, и самим выбрать время и место схватки. Его решение в самом деле вызвало ярость республиканцев, и они принялись обсуждать, не следует ли немедленно взяться за оружие. В ожидании 5 мая — дня, на который был предварительно назначен банкет, — напряжение на улицах Лиона росло на глазах; несколько вечеров подряд на площади Целестинцев собирались люди и слышались революционные песни, причем республиканцы — справедливо или нет — обвиняли в этих сборищах правительственных провокаторов. В конце концов победило благоразумие, чему немало способствовала позиция столичных вождей партии: было решено, что Гарнье-Пажес не приедет. Однако нужно было сохранить лицо, и потому устроители продолжали вести себя так, как будто банкет состоится. Они собирали предложения относительно тостов и пытались — впрочем, тщетно — прибегнуть ко всем возможным на местном уровне мерам юридического сопротивления; затем банкет отложили на неделю (по всей вероятности, ради того, чтобы продолжать продажу билетов), затем 10 мая после совещания с Дюпоном из Эра, специально прибывшим в Лион, редакторы «Сборщицы колосьев» решили окончательно отказаться от проведения банкета, ссылаясь на то, что в противном случае участники попадутся в западню, подстроенную городскими властями, которые только и ждут бунта, чтобы обрушиться на республиканскую партию и ее очернить. Торжествующий возглас префекта («Огромный результат достигнут, и достигнут мирным путем!»), радость правительственной прессы, прежде всего «Газеты прений», не должны заслонять того факта, что хотя республиканцы и отступили, в их руках остались деньги, собранные по подписке
[429], — сумма достаточно значительная, чтобы позволить республиканским газетам выжить, несмотря на все штрафы
[430].
