Чехия с оружием в руках провозгласила равенство мирянина со священником при кликах: «Чашу народу!». Тогда по призыву Жижки собралось 30 000 вооруженных людей, которые, обратив гору Табор в свой лагерь и свою столицу, принялись вести семейную жизнь на поле битвы. <…> После экспедиций <…> табориты снова уходили на гору, в свой лагерь, садились за братскую трапезу, слушали речи своих священников и приноравливались к той жизни, полной мира, поэзии и любви, которую надежда развертывала перед ними на горизонте
[492].
Реформа и черная похлебка (1840)
Это новшество — завоевание, которое следует одобрить, поскольку банкет есть превосходный способ агитации, как говорят в Англии, или пропаганды, как говорим мы во Франции. Под влиянием чувств любви и братского равенства, какие каждое большое собрание рождает и разжигает, тысячи граждан в короткое время одушевляются общей мыслью, преисполняются сердечности и энтузиазма; различия стираются, мелкие расхождения забываются, и все собравшиеся в один голос поддерживают тосты и речи. Всякая идея, провозглашенная на банкетах, становится тем самым общенародным чаянием и очень скоро превращается в закон.
Перед нами — цитата из еще одной энциклопедической статьи, впрочем не такой длинной, как у Леру, и написанной автором менее известным; речь идет о финале статьи «Банкет» республиканского публициста по фамилии Альтарош, вошедшей в «Политический словарь» Гарнье-Пажеса и Дюклера, толстый том, выпущенный республиканским издателем Паньером в 1842 году. Однако эта статья из энциклопедии была одновременно и репликой в публичной дискуссии, поскольку весной предшествующего года, как раз тогда, когда она впервые увидела свет в виде отдельного выпуска, идеей, которую провозглашали на банкетах и которой, как надеялись радикалы, предстояло очень скоро превратиться в закон, был проект избирательной реформы, демократизации выборов.
Совершенно очевидно, что в истории политической жизни при Июльской монархии нет эпизода, который был бы так прочно забыт и так мало изучен, как борьба за избирательную реформу в 1838–1841 годах. Это констатировал почти столетие назад автор первого исследования на эту тему, американский историк А. Гурвич
[493]. Хорошо еще, что его исследование, насчитывающее в общей сложности более 200 страниц, оказалось столь обстоятельным, полным и точным; ведь никакого продолжения оно, по сути, не получило. В трудах по истории Июльской монархии для движения за избирательную реформу, по всей вероятности, не нашлось места по вине внешней политики, ведь его пик совпал с самым напряженным периодом международного кризиса: именно летом и осенью 1840 года, как известно, авантюры Тьера в Средиземноморье поставили Францию на грань войны против всей Европы. Интерес к борьбе за избирательную реформу стал пробуждаться вновь лишь в самые последние годы, в связи с обновлением политической истории и изучением интеллектуальных истоков всеобщего избирательного права для мужчин
[494]. За неимением места мы не станем здесь ни рассказывать всю историю этого движения, ни перечислять все банкеты, устроенные в его рамках. Мы ограничимся тем, что напомним основные факты, исследованные Гурвичем, и поместим их в общий контекст, о котором нам теперь известно гораздо больше. Особое внимание мы сосредоточим на самых необычных и новых аспектах той кампании банкетов, которая состоялась летом и осенью 1840 года, в частности на той неожиданной проблеме, с которой столкнулись руководители движения за реформу, в ту пору почти сплошь республиканцы.
Новизна этого движения, как показал А. Гурвич, заключалась в том, что республиканская непарламентская оппозиция впервые вместо того, чтобы попытаться свергнуть режим без помощи парламента, предпочла продолжить традиции либерализма 1820‐х годов, сблизиться с династической левой в палате депутатов и адресовать в парламент петиции с требованиями избирательной реформы, то есть взять пример с британцев, которые в начале 1830‐х годов добились успеха, не прибегая к насилию. Контекст был для этого относительно благоприятный: после осенних выборов 1837 года, во время которых правительство щедро прибегало к административному давлению, король вторично назначил председателем кабинета графа Моле, и кабинет этот стал таким послушным исполнителем королевской воли, что в его действиях нетрудно было усмотреть нарушение духа и даже буквы представительного правления. Поэтому в палате образовалась большая «коалиция» оппозиционеров, в которую входили все сторонники подлинного парламентарима, от Гизо до Одилона Барро, включая Дюпена и Тьера. Впрочем, недовольство выплеснулось за стены парламента, назревал политический кризис, и весной 1839 года Моле был вынужден пойти на роспуск парламента и назначение внеочередных выборов, которые после очень оживленной избирательной кампании проиграл. Именно в этой обстановке неопределенности, порождавшей надежды на перемены, парижские национальные гвардейцы, близкие к династической оппозиции, подали в конце августа 1838 года первую петицию с требованием избирательной реформы. У петиции этой, опубликованной в левых газетах, таких как «Французский курьер», «Время», «Коммерческая газета», «Национальная» и, главное, «Век» (издание, сделавшееся через два года после возникновения одним из самых многотиражных во французской прессе), очень быстро появились сторонники во всей стране, а весенняя победа коалиции, по всей вероятности, укрепила отраженные в ней надежды: появились основания рассчитывать, что новое большинство (которое, впрочем, очень быстро распалось) сумеет расширить состав избирателей. Петиция требовала не всеобщего избирательного права, но лишь права быть избирателем для всякого национального гвардейца. Естественно, ее распространяли среди провинциальных национальных гвардейцев, порой в ходе банкета, который рядовые гвардейцы устраивали с согласия офицеров (чья должность, напомним, была выборной), а порой даже по их инициативе. Петиции имели разных адресатов: одни были обращены к тому или иному депутату, другие — в газеты, которые наиболее активно выступали в поддержку реформы, в частности в «Национальную». По сведениям этой газеты, петиции за реформу за один год подписали в общей сложности сто пятьдесят тысяч человек. Но парламентская сессия подошла к концу, а палата так и не приступила к обсуждению этого вопроса. Значит, все нужно было начинать сначала.
По правде говоря, депутаты династической оппозиции, не убежденные в необходимости слишком сильно расширять избирательный корпус (в самом ли деле можно было считать национальных гвардейцев, в частности с запада и юга Франции, людьми просвещенными?), смотрели на петиционную лихорадку без энтузиазма. Поэтому их проект реформы, опубликованный летом, предусматривал увеличение избирательного корпуса не более чем вдвое. Это было немало, но гораздо меньше того, на что надеялось большое число подписантов, требовавших права избирать для каждого национального гвардейца; в петициях, исходивших из больших городов, где в некоторых случаях национальная гвардия была распущена (например, из Лиона), содержалось требование предоставить избирательное право ее резерву (куда входили беднейшие граждане, не способные проходить действительную службу из‐за недостатка средств на покупку обмундирования), а это было практически тождественно всеобщему избирательному праву. В результате радикалам не составило труда возглавить движение национальных гвардейцев; осенью 1839 года они учредили комитет Лаффита, составленный из депутатов крайне левой; комитет был призван координировать действия сторонников петиции и по возможности распространить петиционное движение на всю территорию страны. В формуле «всякий национальный гвардеец должен быть избирателем» сохранялась намеренная неопределенность (идет ли речь только о гвардейцах на действительной службе или также и о резервистах?), но в любом случае реформа предлагалась гораздо более широкая, чем в проекте династической оппозиции. Неопределенность, присущая предложениям радикалов, позволяла при необходимости расширить число подписантов, включив в него граждан, которые не являются ни избирателями, ни национальными гвардейцами на действительной службе. Благодаря этому удалось заново собрать подписи в тех регионах, которые были очень активны в прошлом году, причем число подписантов увеличилось; 16 мая 1840 года, в день, когда предстояло обсуждение петиций в палате депутатов, «Национальная» с удовлетворением сообщала, что за избирательную реформу выступают двести сорок тысяч граждан, почти на сотню тысяч больше, чем в прошлом году. Конечно, по сравнению с британскими петициями чартистов того же времени этот результат может показаться скромным. Но во Франции и это было в новинку, а главное, петиционное движение позволило создать местные комитеты повсюду или почти повсюду в стране: петиции в палату поступили из 81 главного города департаментов, то есть почти из всех, и из 180 супрефектур, то есть примерно из половины.
